Мама! Не читай...

Я пыталась раздвинуть покусанные губы в улыбке и сделать «голливудское» лицо. Получалось плохо. И я понимала, что мне куда проще исчезнуть, уйти, «не светиться», чем пытаться играть в эти тяжёлые, странные, непонятные для меня игры, в которых я не могла никак ни сообразить, ни угадать «за белых» я или «за красных»...

...Возвращаясь к полуночным беседам с родителями: отнюдь не все наши разговоры заканчивались перепалками. Но раздражение родителей росло. Много позже мне стало ясно, почему: я нервировала родителей этими «ночными визитами». Мне не один раз было сказано, что я «мучаю» их всякими поздними разговорами. Во как — мучаю, оказывается!..

...У Алисы не было такой привычки — болтать со мной по ночам, она всегда была очень самодостаточным ребёнком, предпочитала царить в своей комнатке и там с помощью музыки, игрушек, книжек, фильмов, видеоигр решать собственные мировые проблемы. Но иногда она тоже вваливалась ко мне и болтала что-то, болтала. Это не было депрессивно, нет. Просто не всегда интересно или понятно. Но никогда я не сказала ей и не скажу, что она меня «мучила». Потому что это была бы ложь! Я всегда рада, когда нужна дочке для «поговорить» о чём бы то ни было. И грущу, когда я ей для этого не нужна...

Не надо было мучить мамочку

Мучила... Потом ещё много лет я мучила маму разговорами — да, тяжёлыми, да, депрессивными... Но с кем же ещё? Ведь кто же, как ни мамочка, обнимет, рукой разведёт все беды, успокоит. Долгие годы ей это ничего не стоило, она была богом и повелителем моей души, одно её слово — и я спокойна и могу жить дальше. Но с каждым разом всё менее охотно и всё более раздраженно она говорила мне про свои «мучения». А я, сволочь, всё не могла сделать простого вывода: надо оставить маму в покое. Мама устала, маме не до меня. У мамы всегда много других важных дел и забот. В том числе — в голове и в душе.

...К маме уже тогда вовсю ездили «ходоки» из провинции — её бывшие ученики (после университета она успела немного поработать учительницей литературы в школе), их с папой бывшие сослуживцы из редакций... Открыв рот они слушали маму, вещавшую о Солженицыне, о ГУЛАГе, о нравственности, о душе. Они внимали ей, как оракулу, ибо она была образованнее их всех, прочла миллион книг и была самой умной в их кругу. Она всегда говорила, а её всегда слушали. Она умела «держать» аудиторию и быть интересной. И была самой, самой нравственной и честной. И всегда помогала страждущим в их мелких и средних (крупные были не по зубам), бытовых и немножко производственных проблемах, не отказывая никому и никогда. Это так, это правда. И разве могла в её голове, переполненной другими людьми и космического масштаба проблемами, уместиться маленькая, ничтожная беда этой утомившей до нельзя дочери, которая жаловалась на неумение жить, спрашивала, как жить в этом мире, где в нем право, где лево и, самое главное, зачем это всё?

М-да, я была просто дура. Да, чуть не забыла — и сволочь еще.

Выглядела я отвратительно. По крайней мере, в зеркале я видела нечто омерзительное: вечно сальные, жидкие волосики без никакой прически, прыщавое лицо, сутулая фигура. Мама никогда не пользовалась услугами косметичек, да и в салоны никакие не ходила — презрительно к этому относилась. Поэтому у нас не было в заводе «своих» парикмахеров, косметичек, и что делать со всем этим ужасом в зеркале было совершенно непонятно. Маме тоже.

— У меня в юности никогда никаких прыщиков не было, — удивлялась она, глядя на мою рожу.

— А что мне делать с волосами? — убитым голосом спрашивала я, нервно теребя челку.

— Когда вымоешь голову, ты их руками так вот жмакай, жмакай, — и мама показывала, как «жмакать». Я стала делать так, как советовала мама, но это ничего не дало: волосы продолжали беспомощно болтаться жидкими прядками и не поддавались никакой дрессировке.

— Ну, не повезло тебе с волосами, — говорила мама. — У меня тоже никогда не было роскоши на голове, так что ничего не поделаешь.

Интересно, что когда я, наконец, «завела» себе мастеров-парикмахеров да плюс изменились времена и появились хорошие средства по уходу за шевелюрами, волосы мои удивительным образом «исправились»: погустели, стали довольно толстыми и сильными, даже начали чуточку виться. Но тогда я ходила с одной из самых неухоженных голов среди девушек-сверстниц.

Не повезло мне и с кожей. Я не знала, что делать с этими прыщами, я мазала их какими-то спиртами, иногда немилосердно давила. Кожа сальная, нос в черных точках... Полное отчаяние! Но я даже представить не могла, до какой степени, оказывается, раздражаю всем этим маму.

Часто вспоминаю ту сцену, после которой я перестала жаловаться маме на эти беды: я стояла перед зеркалом и в очередной раз с грустью рассматривала себя. Заметив какие-то странные пятна на щеке, не похожие ни на прыщи, ни на что вообще, расстроилась ещё больше.

— Мам! — жалобно позвала я. — А что это у меня такое? Не знаешь?

И тут вдруг...