Мама, папа, я и Перестройка (СИ)

– Из училища хочет отчислится? С ума сошла! – Поддакивала бабушка. – Она за своего этого-то замуж-то собирается выходить? Или так позориться и будет?.. Ой, не говори, как можно слушать эту чушь, не понимаю! Огурец алюминиевый, ну! Наркоманы поют, одно слово! Про таких по телевизору недавно говорили, в вену колются... Твоя-то хоть не колется ещё?.. Проверь, проверь!

Я с грустью подумал о том, что, наверное, скоро тёте Зое уже не придётся жаловаться на дочь: в прошлой жизни я несколько раз видел бабушкину подругу живьём и знал, что её Наташка погибла – разбилась на машине, когда ехала с нетрезвыми друзьями ночью на какой-то рок-концерт. Подробностей я не знал. Помнил вроде только, что за рулём был её парень со смешным именем Виленчик, что случилось это, кажется, в начале девяностых, и что лет Наташке было вроде только девятнадцать. «Совсем не успела пожить моя лапушка», – рыдала тётя Зоя всякий раз, вспоминая о дочери. Но это горе ещё впереди. Сейчас она, кажется, с большим удовольствием перемывает кости своей «лапушке», выставляя её в самом неприглядном свете перед, в общем, посторонним человеком.

– На какой ещё концерт? – Спросила бабушка. – На ночь глядя! С ума посходили!

Я услышал это и напрягся. Не перепутал ли? Может, не в начале девяностых, а уже?..

Я вышел из-за стола, обнял бабушку, положил голову ей на грудь. Она меня погладила. В общем, приласкался, но не просто так: между делом максимально приблизил свои уши к телефонной трубке. Теперь я мог слышать слова тёти Зои.

– Да я тоже говорю ей: «Поезжай хотя бы утром!». Ни в какую. Сама знаешь: друзьям раз приспичило ехать, так и моя ни за что теперь дома не усидит уж! Через час за ней сказали, что заедут, сейчас вещи собирает.

– Я бы ей запретила, – заметила бабушка.

– Запретишь им нынче, как же! Дома, что ли, запирать? Они же все такие теперь пошли, что куда тебе! Если что не по ней – угрожает из дома уйти. Я ж боюсь, что если запрещу ей, так вообще дочь потеряю!

– Ну, Зоя, ну, не знаю... А друзья-то как, надёжные?

– Да те же, что обычно. Славка, Ленка... Да Виленчик этот тоже как обычно... Она ж без него никуда...

Моё сердце заколотилось. Да! Та самая поездка! Ни до Наташки, ни до её матери, мне, в сущности, не было никакого дела... Это с одной стороны. А с другой: не мог же я равнодушно смотреть на то, как погибнет ни в чём не повинная девушка! Выходило, что её судьба в моих руках. Я сознавал, что пророчества шестилетки не примет всерьёз ни один здравомыслящий человек, но при этом и чувствовал, что никогда не прощу себе, если не попытаюсь.

– Бабушка! – Затараторил я. – Скажи, скажи ей срочно! Пусть Наташку не пускает! Пусть хоть в комнате запрёт, хоть что угодно! Если поедет, она разобьётся, ты слышишь?

Бабушка удивлённо уставилась на меня:

– Андрюшка, ты о чём?

– Я серьёзно, бабуля! Мне... – Я помедлил, сочиняя приемлемую легенду. – Мне сон был! Как будто Наташка с Виленчиком ехали на рок-концерт и разбились! Скажи тёте Зое!

Бабушка чуть-чуть поудивлялась, поморгала, но потом сказала в трубку:

– Слушай, Зоя... Слышала ты про так называемых экстрасенсов?.. А про вундеркиндов не слыхала?.. У меня, похоже, внук такой... Ага! Сам читать научился. И к богу сам тянется... Нет-нет, мы не крестили, да ты что, мы не такие!.. А ещё он мне сегодня предсказал, что магазине нитки белые выкинут! Ага! Представляешь! Ухватила пять катушек, и без очереди!.. В общем, феномен! Так вот знаешь, что он мне сказал насчёт Наташки...

И бабушка пересказала подруге моё «пророчество».

Не знаю, удалось или не удалось её убедить. Я решил, что сделал то, что должен был и, устав слушать бабскую болтовню, пошёл к деду в гостиную. Там сел в уголок и стал складывать дом из конструктора: в детстве у меня никогда не получалось достроить его до конца, так что я решил проверить, помогут ли мои сорокалетние мозги теперь решить эту задачку.

Дед смотрел программу «Время». Он хмурился при сообщениях о брожениях в Югославии и конфликте в Западной Сахаре; когда же сообщили, что Венгерская социалистическая рабочая партия переименовалась в просто «социалистическую», без рабочей, и объявила о переходе на рельсы социал-демократии, дед вообще пробормотал: «Нехорошо!».

– Почему? – Спросил я.

– Ну неправильно это, – сказал дед туманно.

Его внимание уже было поглощено репортажем о праздновании 40-летия ГДР. В телевизоре показывали движущиеся под торжественную музыку танки, которым махали ручками Хонеккер, Горбачёв, Ярузельский, Чаушеску и ещё какие-то типы, чьи фамилии мне не запомнились. Потом показали демонстрацию, размахивающую портретами генсека и кричащую по-русски: «Перестройка! Горбачёв!». Дед расплылся в улыбке:

– Вот! – Сказал он. – Немцы понимают, что за нас держаться надо! Вон они как любят нас, смотри-ка! А то дураки говорят, будто там демонстрации антисоветские. Ничегошеньки подобного! Вон, видишь?

Я кивнул. На экране мелькнули кадры того, как кричащих «Перестройка» демонстрантов бьёт полиция. Дед сказал, что если в ГДР и есть антисоветские элементы, то их совсем мало и скоро совсем обезвредят.