Мама, папа, я и Перестройка

Сперва я попытался сорганизовать ребят на игру в прятки и даже первым вызвался водить. Когда они спрятались, первым моим желанием было проверить хорошенький маленький деревянный домик, расположенный на площадке нашей группы. Однако как только воспитательница — это уже была не Илиада Михайловна, а другая, пришедшая работать после тихого часа, — сразу же стала кричать на меня: оказывается, ходить в этот домик строжайше запрещалось. Я понятия не имею, почему. Подозреваю, что дело было в общем угнетательски-тоталитарном характере СССР. А мне же ещё досталось за то, что воспитательнице с нянечкой пришлось искать попрятавшихся детей всю следующую четверть часа.

Когда вся эта тема успокоилась, я предложил поиграть в догонялки и сам же в процессе её навернулся и шмякнулся в лужу всем своим вновь обретённым двадцатикилограммовым существом. Это тело было слишком неуклюжим! Да ещё и обращаться с ним я толком не умел ещё…

В общем, папа забрал меня из садика расстроенным, мокрым и по уши вымазанным в грязи.

Впрочем, кричать на меня он не стал. Он вообще словно думал о чём-то своём всю дорогу. Наверное, о той бабе, к которой он скоро свалит от нас с маманей.

Перед тем, как идти домой, мы зашли в тот самый овощной магазин, завоз в которой я сегодня наблюдал. Товаров там было немного: несколько печальных вилков белокочанной капусты в больших металлических клетках, сотни банок капусты морской, расставленной по всем доступным витринам и полкам, почему-то веники на стенах и картошка. Последняя подавалась по специальной трубе откуда-то недр магазина, высыпаясь с диким грохотом прямо на весы к продавщице. При этом от картошки отфильтровывалась — хотя и не полностью — земля, которая ссыпалась в специальную коробку, выставленную прямо в торговом зале. Я, решив, раз грязный уже по уши, и терять особо нечего, присел над этой коробкой и принялся изучать её содержимое, пока папа ходил на кассу и рассчитывался за суровые плоды советской земли. В куче гумуса мне удалось отыскать оброненную кем-то двухкопеечную монету, а также крохотную, размером с помидорку черри, картофелинку, проскочившую сквозь фильтр. Лишней не будет, решил я и спрятал добычу в карман.

Возле магазина была будка с телефоном-автоматом.

— Пап! — Попросил я. — Можно деду с бабой позвонить? Смотри, у меня как раз есть две копейки!

— С чего это вдруг? — Удивился отец.

— Ну соскучился просто, — ответил я честно.

Папа не стал возражать. Он набрал номер (это позволило мне проследить и вспомнить, каким был у родителей моей матери в 1989 году: 23-32-55) и сунул мне трубку. Вскоре в ней раздался голос бабушки.

Услыхав его, я сразу же расплакался. Я не слышал её тридцать лет.

— Баба, я тебя люблю, — пробормотал я, стараясь, чтобы на том конце не было слышно моих слёз.

— Я тоже тебя люблю, Андрюшенька! — Отозвалась бабка. — А что ты такой грустный-то?

— Ночью снилось плохое, — сказал я туманно.

— Что ж такое тебе снилось-то?

— Как будто вы с дедушкой умерли, — выпалил я.

— Ты мой заинька! Не плачь, это всё глупости! Мы с дедом ещё долго будем жить! Ещё очень-очень долго, понимаешь?

— Угу, — сказал я.

Ей осталось три года.

— Дай деда.

Когда дед взял трубку, я тоже первым делом признался ему в любви. Мы поболтали о том, о сём: про то, чем кормили в саду, про игрушки, про прятки, про мои археологические изыскания в земле из-под картошки. Голос деда был бодрый, не то, что в той жизни, где я две недели назад говорил с ним. Общаться с ним было легко и уютно: я с приятным удивлением заметил, что за пять минут общения дед ни разу не принялся пересказывать мне свои книжки про попаданцев, теленовости, план Даллеса или ещё какую-нибудь очередную теорию заговора. А потом я спросил:

— Дед, о чём ты мечтаешь?

— Мечтаю, чтобы ты вырос хорошим человеком и был счастлив, — сказал дед.

Вот так задачка! Это будет посложнее автомобиля!

— А я думал, ты мечтаешь о машине.

— О машине само собой, — усмехнулся дед. — Кто ж о ней не мечтает-то?

— А очередь за ней ты уже занял? — спросил я.

— А как же! Полгода назад.

— А как думаешь, когда она дойдёт?

— Ну, к концу следующего года, наверное. А может, уже в девяносто первом. Или даже в девяносто втором. А что? — Спросил дед.

— Да я так. Скажи, а раньше может?

— Раньше вряд ли.

— А вдруг она дойдёт, например, уже в январе?

— Нет, Андрюша, в январе она ещё не дойдёт. Так быстро не бывает. К тому же, ещё денег накопить надо. А к январю мы с бабулей ещё не накопим. Знаешь, сколько машина-то стоит?

— Сто тыщ!

— Нет, не сто. Восемь тысяч — «Москвич». У нас только пять с половиной пока. Это, Андрюша, большие деньги, но надо ещё подкопить. Пока рано.

— А если не «Москвич», а что попроще? «Запорожец»?

— Ну зачем нам «Запорожец»? Мы с бабушкой работали всю жизнь не для того, чтобы в старости ездить на «Запорожце»! Нет, Андрюша, мы уж лучше подождём. Знаешь, в серьёзных делах лучше не торопиться! Не брать, что попало! Уж пока пешком походим, а потом…

— А если не получится потом?

— Ну что ты говоришь? Как «не получится»? Что может этому помешать?

— Ну мало ли… Случится что-нибудь…