Мама Стифлера

— Лучше напиши себе «ХУЙ» на лбу, Репин, бля! — Жопа болела нестерпимо, а душа за диван болела ещё больше. — Мой любимый, сука, диванчик был… И зачем ты сюда эту аптеку притащила? Думаешь, у меня ты не обойдёшься без вот этих свечей от геморроя?

Я схватила упаковку свечей, и принялась с ожесточением её мять и драть.

— Всё, жопу я тебе намазала. Сидеть можешь?

— Я и стоять могу только на правой ноге, как цапля, бля. Цапля-бля. Цаплябля. Гыгы. Ершова, не знаешь кто такой цаплябля?

— Знаю. Это, сука, определённо Бумбастик. Так вот, отвечаю на твой вопрос по поводу аптеки, и заодно рассказываю про креативное западло. Короче, я же знаю, что Бумба щас как проснётся — сразу полезет за кониной. Его у нас ещё полторы бутылки осталось. Специально забирать не стала. Исключительно для того, чтобы западло вышло качественным. Ну вот, Бумба конинку-то жиранёт, а наутро проснётся с башкой как у гидроцефала. Которая ещё непрменно болеть будеть, похлеще твоей жопы. И что он сделает первым делом? Правильно: полезет в аптечку за анальгинчиком!

— А там, конечно, хуй?

— А вот и нет! — Радуется Ершова. Непонятно чему. Но, наверное, тому, что я от зелёного пятна на диване отвлеклась на время. — А там лежит одно анальгиновое колесо! Я его разломала на две части, в аптечку положила, и записку написала: "Половинка — от головы, половинка — от жопы. Смотри, не перепутай, пидор!" А всё остально забрала. Пусть мучается, любимец проституток!

— Эх, Юля, дура ты…

— Ну, почему ж? Это как посмотреть. Была б дура — только в тапки ему бы нассала.

— Хочешь сказать, я дала тебе дурацкий совет?

— Не, совет хороший. Только у Бумбы и так вечно ноги воняют. Он бы креатива не понял. Он бы вообще, сука, не понял, что у него тапки обосанные. А вот с колесом — это в самый раз.

— Это бездуховно, Юля.

— Это креативно, Лида. Ну, наливай.

Дзынь-дзынь.

Буль-буль.

Курятинка-курятинка. Потому что колбаска кончилась.

Смотрим на зелёное пятно.

— А если… — Юлька мнётся.

Склоняю голову набок, и соглашаюсь:

— Ну, как вариант…

Ершова притаскивает из комнаты старый плед, накрывает им диван, и отходит в сторону, любуясь.

— А что? Не было бы счастья, да несчастье помогло. Да?

— Ахуительное счастье, ага.

— Ой, ну вот чо ты такая душная, Лида? Наливай.

— Не могу. Я лучше гандоны щас буду делить.

— Не гони беса. С такой жопой в клетку они тебе нескоро понадобятся.

— Ты разрушила мне половую жизнь, Ершова. За это мне положена компенсация в виде… — Задумалась, и почесала ноющий синяк. Потом посмотрела на Юльку: — Ну? Помогай!

Ершова сморщилась, и махнула рукой:

— Хуй с тобой, выцыганила… Забирай серую кофту, попрошайка…

— Договорились! — Тут же забываю про зелёное пятно под старым пледом. — Наливай!

— А закусить? — Привередничает Юлька.

— А в магазин? — В тон ей отвечаю.

— Почему я?! — Ловит мой взгляд.

— Пятно. — Сурово напоминаю, и пальцем в диван тычу. — Зелёное пятно. Пиздуй в магазин, и ты прощена. Ну, и конечно, серая кофточка…

— Барыга.

— Да, я такая.

— Тогда на посошок, с курятинкой, а?

— Наливай.

Дзынь-дзынь.

Буль-буль.

Курятинка.

— Курятинки, кстати, тоже купи, две пачки! — Кричу Юльке вслед.

— Обойдёшься! — Доносится из коридора. — Жопу лечи!

В прихожей хлопает дверь.

Вздыхаю, и начинаю собирать с пола рассыпанные лекарства, шепча себе под нос:

— Одна неделя. Всего одна неделя. Одна неделя — и всё. И три месяца отдыхай. Может, даже, и четыре. Зато у тебя теперь есть куча гандонов, мыло и порошок. Так везёт раз в жизни — и то, не каждому. А жопа… Жопа — эта хуйня, это пройдёт. И пятно не такое уж большое. Зато цвет красивый. Насыщенный. Бохатый. Одна неделя, Лида. Семь дней всего. Пятно вообще можно попробовать «Ванишем» отпидорить. Я в рекламе видела — можно. А жопа в клетку — это креативно. Очень креативно. И уже почти не болит. Лид, одна неделька…

В прихожей хлопнула входная дверь.

— А вот и курятинка!

Ещё целая неделя, бля…

Кошка сдохла, хвост облез…

24-01-2008

Как это всегда бывает, что-то иногда вспоминается совершенно случайно. Ну, вот идёшь ты по улице, и вдруг понимаешь, что на тебя кто-то ссыт. Откуда-то с балкона. Ссыт. Сука вот такая. И вдруг ты вспоминаешь, как в далёком девяносто первом ты вот точно так же обоссал с балкона своего участкового, и на память о том важном дне у тебя остался на память шрам на жопе, и сексуальная дырка между передними зубами.

И вместо того, чтобы поднять голову, и заорать, мол, вычотам, охуели что ли совсем, пидоры, да я вот щас ка-а-ак поднимусь на ваш восемнаццатый этаж, да ка-а-ак оторву вам ваши ссакли — ты вытираешь ебло, и думаешь о том, что время идёт по спирали, что всё возвращается к тебе бумерангом, или ваще ничего не думаешь, потому что в далёком девяносто первом тебе сделали трепанацию черепа, и думать тебе теперь уже нечем.

К чему я это? А к тому, что…

Иду по улице. Снег лежит. Морозно. Заебись. До дома моего метров двадцать осталось, не больше. И тут я натыкаюсь на похоронную процессию, состоящую из пятерых детишек лет десяти, одного нетрезвого дядечки с лопатой, и коробки с дохлой кошкой.