Мамин-Сибиряк

Веселей и приятней были набеги на городскую «обжорку». Под длинным деревянным навесом чем только не потчевали. В железных печках и котелках на жаровнях постоянно что-то жарили, парили, варили: щи, похлебку из осередья или рыбы, печенку, студень, бычьи головы, пирожки, шаньги, пельмени… К горячему немедленно предлагались огромные ломти ржаного каравая, сайки, калачи. Пользовались спросом крепчайшие квасы и горячие сбитни. В маленьких кадочках плавали в рассоле твердые огурцы и грузди. Дешевизна была необыкновенная, особенно на хлеб и мясо: из Оренбургской губернии, из башкирской степи шли огромные гурты скота, везли и хлеб. А из ближайших деревень доставляли все остальное. Как не вспомнить снова аятских мужиков, которые и сами изрядно кормились и давали «пропитание» другим. За две-три копейки оголодавшие бурсаки могли приобрести большую чашку огненных щей с кусками мяса и фунт хлеба. Поповичи побогаче лакомились «сподобами» — дутыми пирожками в мужичью ладонь, куда вместе с начинкой заливалась мерка густого бульона.

На столах и вокруг, конечно, грязновато было, но бойкие торговки быстро осаживали привередливых:

— Ничего, бык помои пил, а вона как толст!

…Ждали летних каникул. Митя закончил последнюю треть первого года учебы успешно. В «Ведомости об учениках, прилежании и поведении ученика Екатеринбургского Духовного Уездного Училища высшего отделения Дмитрия Мамина» значилось: катехизис, священное писание, русская история — очень хорошо; латинский, греческий, русский, славянский языки, география, арифметика, священная история, устав и богослужебные книги — хорошо; прилежание — усердное; поведение — прилежное.

Митя был доволен — теперь есть с чем ехать домой. Он припомнил свои первые отчаянные письма в Висим и ответ отца: «Учись. Деться некуда». Сейчас он понял, что жалобами своими прибавил горя родителям, и без того убитым исключением из семинарии Николая за пьянство и табак. И про себя решил: «Выучусь или умру!»

В рассказе «На рубеже Азии», о детстве и отрочестве Кирши Обанполова, Дмитрий Наркисович дал картину быта поповской семьи, отличную от всего нравственно-здорового склада маминского дома. В семье священника Викентия Обанполова царила атмосфера зависти, мелочных расчетов, накопительства и бездуховности. (Если в висимском доме особенно почитаем был скромный шкаф с книгами русских классиков, то здесь — громадный комод, оклеенный красным деревом, с фигурными медными ручками.) Но были в рассказе и совершенно узнаваемые детали, мелочи, эпизоды из биографии самого автора. Описание бурсы во многом сходно или совпадает с тем, о чем писалось в воспоминаниях «Отрезанный ломоть». И поездка Кирши Обанполова навеялась собственными чувствами, охватившими когда-то Митю в теплый летний день по дороге домой.

«…Когда наступили первые летние каникулы в моей жизни, я обезумел от радости, — читаем в рассказе. — Все, что было во мне напускного и взятого напрокат, — все это, как чешуя, отпало само собой, уступив место могучему чувству беспредельной любви к родине. Я равнодушно тащился между колосившихся нив и богатых деревень на крестьянской телеге вместе с другими товарищами и смотрел туда, на север, где волнистой линией в синеватой дымке горизонта вставали и все сильней выяснялись силуэты Уральских гор:…там отец и мать, сестры и брат… Как я обниму их всех!»

Дом распахнул для Мити родные объятия, а Висим с милыми зелеными горами снова поглотил его всего. Прибежали друзья детства, вспомнились прежние игры, да только все подросли за этот год, потянуло побродить по горам, покупаться до озноба в знакомых речках. Костя Рябов и Алеша, сын Терентия Никитича, не покидали Митю с утра до ночи.

А в июле и пора охоты наступила. Митя впервые получил собственное ружье и с неизменным Николаем Матвеевичем, встретившим юного напарника, словно вчера расстались, и с Костей пошел по знакомым охотничьим тропам. Однажды, уйдя верст за десять, устали изрядно и отдохнуть решили на платиновом прииске, где у Матвеича был дальний родственник при конторе. Здесь и познакомились с управителем прииска, бывшим студентом Казанского университета Николаем Федоровичем и его приятелем, тоже бывшим студентом, Александром Алексеевичем. Последний с необыкновенным вниманием отнесся к любознательным подросткам. В сущности, он сам был человек молодой, оттого прям и безыскусственен в отношениях. Митины бурсацкие познания вызвали у него негодование. Он снимал с огромной полки томики, лихорадочно листал их и декламационно-приподнято зачитывал отрывки. Книги были все научные, совершенно Мите не известные: Дарвин. Происхождение видов путем естественного отбора; Шлейден. Ботанические беседы; Моллешот. Круговорот жизни; Лайель. Основы геологии; Бокль, Бюхнер, Прудон, Добролюбов, Писарев…