Мамины глаза

Расправляет затекшие крылья петух,
прикоснулся губами к свирели пастух,
и художник рукой потянулся к холсту,
и кузнец не скучает – слыхать за версту,
и к далекому небу рванулась трава —
и в стихи превратились ночные слова.

В провинции

Узкогрудый трамвай громыхает по узенькой
                                                            улочке,
и потом еще долго отставшее мечется эхо,
и витрина дрожит покосившейся
                                       старенькой булочной…
Впрочем, может быть, шум долетает
                                     из рядом стоящего цеха.

Что там делают? Кажется, крышки консервные

или ручки дверные, а может, тазы и корыта,
но соседи привыкли давно – они люди не нервные,
и живут не спеша, и иного не требуют быта.

Каждый вечер выносят они из домишек скамеечки,

демонстрируя верность обычаям патриархальным,
и судачат о том и о сем, звучно лузгая семечки,
перевес отдавая при этом вопросам глобальным.

Обсуждается апартеид и указы правительства,

говорится о видах на хлеб и крылатых ракетах —
как и прежде, спешить не торопится время
                                                        в провинции,
но сегодня совсем небольшой стала наша планета.

К девяти по квартирам своим разбредаются люди —

телевизор вечерним беседам большая помеха…
Но как прежде, трамвай темноту раздвигает
                                              светящейся грудью,
и потом еще долго впотьмах спотыкается эхо.

Средневековое каприччио (диптих)

1. Монолог ведьмы

Извивается небо, пронзенное жаркими
                                            стрелами молний,
и исходит дождем – светлой кровью небес.
Подставляю ладони, чтоб небом наполнить
и домой принести – чтобы милый воскрес.

Поцелую пресветлую кровь поднебесья

и омою незрячие очи его,
и взмолюсь темным силам болота и леса —
чтоб свершилось святое мое колдовство.

Никогда, никогда мне волшба не давалась,

но недаром же крестится встречный народ —
если богу душа дорогая досталась,
пусть себе сатана мою душу возьмет.

Чтобы милый воскрес, чтобы светлое небо

не напрасно катилось по мертвым щекам,
стану ведьмой седой, а потом на потребу
городскому костру свое тело отдам.

2. Казнь

Светает.
Плывешь за цветами.
С ветрами.
И челка
галчонком
летит над лодчонкой,
качаясь.
Очами
лови это утро
над лодочкой утлой —
и с каждой минутой
душа твоя будет печальней.
Плечами
почувствуешь холод беды незнакомой
и вспомнишь, что дома
все птицы ночные кричали…
Ныряй!
Окунайся в запретную темень
обветренным телом,
рассветная дева.
Зеленый огонь обожжет твои ноги,
и брызги в тревоге
скользнут по щекам…
Кукушка, считай!
Считай все слезинки колдуньи умытой,
что в этот ручей
в свете ранних лучей
скатились по зелени трав перевитых
из детских очей…
Горячей! Горячей
огонь разгорается желто-зеленый,
зеленого меньше, но больше огня —
и слезы не гасят костер разожженный…

На площади

                 в городе
                              ведьму казнят.

Предзимье