Мамины субботы

В эту минуту из окрестных переулков сбегаются, запыхавшись, семь нищенок с растрепанными волосами и голодными глазами. Они видят гусятника с монетой в протянутой руке и бросаются к нему, как стая черных ворон, как разбушевавшиеся ведьмы:

— Подайте милостыню!

— Не брать! — кричит командирским голосом Распутин.

Женщины растерянно и испуганно оглядываются. Они видят в одной стороне группу людей, в другой — гусятника в воротах, а посредине стоит гордый, разогнувший спину муж и император. Нищенки раскрывают рты и обрушивают на врага поток проклятий.

— Умолкните! — командует Распутин. — Не попрошайничайте на этой вонючей улице, уходите!

Женщины становятся тихими, как овечки, поправляют волосы, платки на головах и покорно уходят одна за другой. Последним идет Распутин с высоко поднятой головой, не удостаивая взглядом толпящихся вокруг любопытных.

Гусятник стоит подавленный. Не бежать же ему с кулаками за попрошайкой. Отойти от ворот, признав свое поражение, ему не позволяет гордость. На помощь ему неожиданно приходит жена. Все это время она была занята со своими клиентками в гусятне и не слышала, что происходило снаружи.

— Алтер! — доносится со двора ее голос. — Алтер, ты где?

— Что тебе, Лиза? — кричит он нарочито громко, чтобы улица знала, что его зовут. Он пренебрежительно смотрит на своих соседей и тыкает пальцем в ту сторону, куда ушли нищие.

— Вы друг друга стоите, — смеется он всем назло и входит во двор.

Едва он уходит, как лавочники, молчавшие до сих пор из опасения, что Алтерка потом с ними рассчитается, открыто насмехаются над ним.

— Везде-то он сует свой нос, но никто не хочет с ним связываться, а тут он нарвался на еще большего наглеца. Ох и задал ему Распутин! Доброе дело сделал!

— Распутину хоть дохлую кошку брось в лицо — его это даже не обидит. Что же он на этот раз так разошелся?

— Распутин привык, чтобы его отгоняли, как надоедливую муху, не давая милостыни, а тут он видит, что Алтерка нарочно дразнит его, вот в нем и проснулся гонор. Он же император нищих.

Бакалейщик Хацкель вздыхает и говорит, подняв глаза к небу:

— Дай Бог, чтобы Распутин запретил всем нищим собирать милостыню на нашей улице, как он запретил это своим женам.

Мама не вмешивается в разговор. Она сидит рядом со своими корзинами и думает: нищий ведь тоже человек, и, когда его позорят, он тоже может выйти из себя.

Она спохватывается, что день прошел, а она почти ничего не заработала, и принимается звать покупателей:

— Наливные яблоки! Наливные яблоки! Вино в бутылках, вино в бутылках…

Женщины и чолнт

I

У мамы, всю неделю сидящей в воротах у своих корзин, нет ни сил, ни времени на женскую болтовню. Но когда приходит суббота, я уже знаю, что, вернувшись из пекарни с чолнтом, она принесет целую гору новостей.

Хотя она и не торопится в пекарню так, как в синагогу на молитву, она все же успевает застать там группку стоящих и болтающих друг с другом сплетниц.

Первая заводила среди них — Марьяша, шумная и неряшливая женщина. Ее не увидишь причесанной и одетой как положено. Она всегда в платке, поспешно накинутом на растрепанные волосы. Она вся в перьях, и у нее все валится из рук. Дом Марьяши полон малышей. Во дворе у нее день и ночь дым стоит столбом от шума, который устраивают ее дети. Поздно вечером, когда из ее квартиры доносятся крик и звон бьющейся посуды, соседи поздравляют друг друга: муж Марьяши колотит для разнообразия тарелки и сбрасывает вещи на пол.

Ее муж приходит с работы усталый и видит, что дом его похож на ночлежку. Посуда стоит немытая с позавчерашнего дня, постели не застелены, дети ходят голодные, а Марьяши нет. Она бегает от одной соседки к другой и всем перемывает кости. Лишь поздно вечером она влетает домой взмыленная, растрепанная и хочет заткнуть мужу рот запеченной на углях селедкой, которую она подает ему вместе с пеплом. Тогда он бьет тарелки.

День Марьяши — это суббота у пекаря. Там она царствует, и, когда приходит мама, чтобы забрать свой чолнт, лицо Марьяши озаряется:

— Доброй субботы вам, Веля. Лавочник Хацкель обанкротился.

Мама смотрит на нее с недоверием. Женщины с горшками в руках начинают толкать друг друга локтями. Их веселит наивность Вели.

— Судя по всему, Веля, вы ничего не знаете, — говорит Марьяша. — Вы сидите со своими корзинами и не видите, что делается у вас под носом.

Марьяша отпускает маме шпильку за то, что она иной раз задремывает, сидя в воротах над своим товаром, и едва не падает с табуретки.

— Все знают, — продолжает свою речь Марьяша, — что Хацкель не хочет платить. Он говорит: цены растут с каждым днем, а хозяйки набрали у меня товаров в долг на целое состояние. Налоги и протоколы, говорит он, меня совсем раздавили, молодые иноверцы, которые не дают крестьянам ходить в еврейские магазины, меня совсем задушили.

— Что же вы так радуетесь тому, что еврей обанкротился? — спрашивает мама.