Мамка

Александръ Амфитеатровъ Мамка

Странную исторію разсказалъ мн назжій изъ Москвы адвокатъ. Настолько странную, что, выслушавъ, я напрямки сказалъ ему:

— Не врете, такъ правда. А, впрочемъ, спасибо за сюжетъ.

— Помилуйте! Я же самъ вожусь съ этимъ дломъ… мн ли не знать всю подноготную?

Въ одну московскую семью прізжаетъ гостья, пожилая дама изъ провинціи. Въ Москву она прибыла по длу — утверждаться въ правахъ небольшого наслдства, которое нежданно-негаданно свалилось ей отъ брата, холостого чудака и нелюдима, ненавидвшаго свою родню. Старикъ умеръ одиноко, не оставивъ завщанія, и имущество его досталось сестр — весьма кстати, потому что, до тхъ поръ, она жила въ страшной бдности, почти въ нищет. Съ московскою семьею наслдницу свели дловыя отношенія, такъ какъ москвичи тоже приходились покойному какою-то седьмою водою на кисел. Дама была впервые въ дом, ее угощали, занимали, вывели къ ней дтей и, наконецъ, красивая, дородная мамка торжественно вынесла послднее произведеніе хозяевъ — шестимсячнаго младенца.

Дамъ, особенно пожилыхъ и дтныхъ, сахаромъ не корми, но дай повозиться съ «ангелочкомъ», а гостья, вдобавокъ, только что успла предупредить хозяйку, что безумно любить маленькихъ. Но, къ удивленію присутствующихъ, она — чмъ бы смотрть на ребенка — уставилась во вс глаза на мамку, поблднла, задрожала, а та, едва подняла глаза на гостью, тоже стала бле снга.

— Что это, Господи? — глухо сказала гостья, — въ глазахъ рябитъ, что ли? Ольга, это ты?

Мамка пошатнулась, ребенокъ скользнулъ съ ея рукъ, — счастье, что не на полъ, а въ кресла, — а сама она повалилась на коверъ, въ глубокомъ обморок.

Переполохъ поднялся ужаснйшій. Мамка лежитъ, какъ пласть. Гостья надъ нею мечется въ истерик — и хохочетъ, и плачетъ, и бранится. А хозяева ничего не понимаютъ, только чувствуютъ: скандалъ!

— Анна Евграфовна! успокойтесь! что это значитъ? вы знаете нашу Акулину?

— Какая тамъ Акулина? — визжитъ гостья, — это Ольга, наша Ольга!

— Да, помилуйте! откуда вы взяли Ольгу? Акулина! У нея и въ паспорт…

— Покажите паспортъ.

Принесли. Паспортъ правильный: Акулина Ивановна Лаптикова, крестьянка Некормленной губерніи, Терпигорева узда, Пустопорожней волости, деревни Заплатина, Неурожайка тожъ, двица, 28 лтъ, росту выше средняго, лицо чистое, волосы русые, глаза срые, носъ и ротъ обыкновенные, особыхъ примтъ не иметъ, прописка въ порядк, больничный сборъ уплаченъ…

— Гд вы ее достали?

— Акушерка знакомая привела.

Анна Евграфовна повертла паспортъ въ рукахъ, посмотрла на очнувшуюся мамку и ршительно заявила:

— Паспортъ фальшивый.

— Полно вамъ!

— Фальшивый, говорю вамъ. Это — не Акулина, это — Ольга, моя племянница, которая шесть лтъ тому назадъ, — какъ ея мать, а моя сестра Евлампія умерла, — не захотла съ нами оставаться, ухала въ Питеръ работы искать… Ты — Ольга? Или нтъ! Признавайся! Что ужъ тутъ? Не спрячешься.

— Я, тетенька… — пролепетала мамка.

Исторія разъяснилась въ такомъ вид.

Ольга N., «дочь бдныхъ, но благородныхъ родителей», по смерти матери, осталась восемнадцатилтнею безприданницею, на ше у тетки, которая, сама нищая, ненавидла двушку, какъ лишній ротъ въ семь. Когда Ольга, чувствуя свою неумстность въ теткиномъ дом, запросилась на волю, въ Петербургъ, Анна Евграфовна была рада-радехонька ее сплавить. Сколотивъ нсколько рублей на дорогу, продавъ разныя вещи, Ольга ухала, что называется, въ одномъ платьишк. На прощанье много не горевали, разстались сухо, а затмъ Ольга — какъ въ воду канула, и шесть лтъ о ней не было ни слуха, ни духа — до ея совершенно нечаяннаго, негаданнаго, мало сказать: сценическаго, — сверхъ театральнаго выхода въ роли мамки ребенка господъ Игрековыхъ.

Допрошенная теткою и «господами», Ольга, alias Акулина, разсказала о себ слдующее.

Прибывъ въ Петербургъ, она напрасно обивала пороги въ конторахъ, посредничающихъ по спросу и предложенію труда, напрасно печатала объявленія въ газетахъ: ей не везло. На настоящій интеллигентный трудъ она не годилась — по недостаточности образованія, полученнаго кое-какъ, изъ пятаго въ десятое, въ жалкомъ захолустномъ пансіонишк. Въ бонны не брали: гд языковъ требовали, а ими Ольга не владла, гд спрашивали:

— Платье у васъ приличное есть?

— Вотъ — только, что на мн.

— Такъ васъ — прежде, чмъ въ домъ взять, еще одть придется! Такъ ходить нельзя: у насъ порядочные люди бываютъ, да и дти смяться станутъ, скажутъ — нищая… Нтъ, прощайте: тратиться на туалетъ бонны совсмъ не входитъ въ мои расчеты.

— Вычтите изъ жалованья.

— Да, хорошо, если вы у насъ уживетесь, а — если нтъ? Плакали денежки. Нтъ, прощайте. За пятнадцать цлковыхъ въ мсяцъ вашей сестры сколько угодно, — только свистни… какіе еще! съ туалетцемъ, съ языками.