Мамка-кормилица

— Больше не осталось у тебя? — спросила барыня.

— Ничего не осталось.

— Вывороти карманъ. Покажи.

Карманъ былъ вывернутъ.

— Я не знала, что сѣмячки вредны, и очень часто ихъ ѣмъ отъ скуки… — говорила мамка Екатеринѣ Васильевнѣ.

— Прежде всего, ты не должна разсуждать. Откуда ты взяла сѣмячки? Покупать ты себѣ ѣды не смѣешь.

— Мнѣ, барыня, наша судомойка Акулина дала.

— Акулина? Ну, я съ Акулиной раздѣлаюсь. Чтобы сѣмячекъ у тебя я больше не видѣла! А теперь вотъ что, — сказала барыня, сѣла противъ мамки и сдѣлала маленькую паузу, замѣтивъ, что глаза мамки подернулись легкой слезой. — Прежде всего не волнуйся… Я буду говорить, а ты слушай и не волнуйся. Это вредно для ребенка. И не плачь… Конечно, ты чувствуешь себя виноватой, но слезами ничего не подѣлаешь.

— Да какъ-же мнѣ не плакать-то, барыня, коли вы меня всю затормошили! Того не ѣшь, этого не смѣй… Я уже не знаю, какъ мнѣ и жить, — отвѣчала Еликанида, и нѣсколько слезинокъ упало изъ ея прекрасныхъ глазъ на тонкія съ кружевами пеленки Мурочки.

Барыня опять понизила тонъ.

— Ты должна жить такъ, какъ тебѣ предписываетъ гигіена кормилицъ, — проговорила она. — Поняла? Отри глаза… Ты на Мурочку слезами каплешь. Это неопрятно… Слезы — выдѣленія… Отерла? Ну, вотъ такъ… Слушай… До свѣдѣнія моего дошло, что ты сегодня хотѣла себѣ купить въ лавочкѣ булку съ патокой…

— Наябедничали ужъ вамъ? Ловко! — воскликнула Еликанида.

— Послушай, ты со мной такъ не говори. Ты со мной такъ говорить не смѣешь… — опять возвысила голосъ барыня.

— Послушайте… Да что такое булка!

— Не въ булкѣ дѣло. Булка мучнистое вещество и дается тебѣ отъ насъ въ надлежащемъ количествѣ, но ты ничего не должна ѣсть и даже пытаться ѣсть, что не прошло черезъ наши руки. Поняла? И чтобъ это было въ послѣдній разъ.

— Ахъ, барыня, да вѣдь сладенькаго-то хочется! Я изъ-за патоки…

— Молчи. Патока Богъ знаетъ какая въ мелочной лавкѣ… Тамъ грязная патока… Она можетъ развить у ребенка золотуху… Ну, чтобъ это было въ послѣдній разъ! — стукнула Екатерина Васильевна по столу и, замѣтивъ, что у мамки на глазахъ слезы не перестаютъ капать, прибавила:- Вмѣсто патоки я тебѣ дамъ сейчасъ конфетъ… Ты ихъ любишь. А тянушки тебѣ полезны. Тамъ сахаръ и сливки, есть кофе.

— Благодарю васъ, барыня.

— Но главное-то вотъ что… Какіе это такіе у тебя сегодня знакомые солдаты на встрѣчу попадались?

Задавъ вопросъ, Екатерина Васильевна сдѣлала строгое лицо.

— Солдаты знакомые? Да никакіе, барыня, — отвѣчала мамка.

— Врешь. Не утаивай. Ты съ ними даже перемигивалась, перемигивалась и разговаривала.

— Сплетня, барыня, сплетня. Насплетничала вамъ мамзель. Никакихъ знакомыхъ солдатовъ не было, а развѣ я виновата, что посторонніе солдаты на встрѣчу попадались. Ахъ, ты Боже мой! Вотъ напраслина-то! Офицеръ одинъ, дѣйствительно, мнѣ подмигнулъ, но развѣ я могу офицеру препятствовать!

— Мнѣ доложено, что ты даже разговаривала съ солдатомъ.

— Я разговаривала? Съ солдатомъ разговаривала? Видитъ Богъ, напраслина! Не разговаривала я, а обругала его, когда онъ сталъ на меня глаза пялить.

— Ну, чтобы это было у меня въ послѣдній разъ! Смотри! Я приму мѣры и поступлю строго. Смотри!

Барыня погрозила мамкѣ пальцемъ. Слезы изъ глазъ мамки лились сильнѣе. Барыня продолжала:

— А вотъ еще вопросъ. Какое ты имѣла право подбивать нашу мамзель кататься по Невскому?

— И это ужъ извѣстно?!.- плаксиво воскликнула мамка. — Ну, люди! Это за мою-то доброту? Ловко!

— Ты не должна быть ни добра, ни зла, а о катаніи по Невскому обязана и изъ головы выкинуть! Что ты, кокотка, что-ли? Ты деревенская дѣвушка, несчастно поскользнувшаяся на скользкомъ пути, вотъ и все. Ты попала въ кормилицы къ людямъ, которые о тебѣ заботятся…

— Да ужъ лучше-бы этой заботы совсѣмъ не было! Измучили вы меня своей заботой! — вырвалось у Еликаниды, и она навзрыдъ заплакала.

— На ребенка слезами капаешь! На ребенка! — закричала барыня. — Давай ребенка! Надо его положить въ кроватку. Не реви! Не смѣй ревѣть.

Барыня вырвала изъ рукъ Еликаниды Мурочку и бережно положила его въ кроватку.

— Господи! Что это за жизнь! Изводите вы меня, барыня! Совсѣмъ изводите. Черезъ одни ваши слова я заболѣть могу. Уйти ужъ мнѣ отъ васъ, что-ли!

— Не докормивши ребенка? Да какъ ты смѣешь? Нѣтъ, нѣтъ, и думать не смѣй! — закричала барыня, но тотчасъ-же спохватилась и ужъ мягко сказала:- Ты кататься хочешь? Тебя будетъ нашъ кучеръ катать, катать на нашей лошади, только разумѣется ужъ не по Невскому. Ну, не реви… Отри глаза… Давай, я тебѣ оботру пеленкой. Брось, плюнь, оставь… Вѣдь каждая твоя слеза можетъ отразиться на здоровьи Мурочки. Хочешь тянушекъ?

— Хочу… — пробормотала мамка сквозь слезы.

— Хочешь грушу?

— Позвольте…

Черезъ пять минутъ передъ кормилицей Еликанидой лежали на расписной фарфоровой тарелкѣ груша и тянушки, а барыня Екатерина Васильевна сидѣла противъ нея и утѣшала ее.

VI