Мамонты

Вернусь к прерванной цитате из служебной автобиографии отца, где он повествует о своем посещении консульства СССР в Париже.

«…В Консульстве меня очень тепло встретил секретарь консульства и сказал, что мне следовало бы переговорить с консулом. С консулом, покойным Отто Христиановичем Аусемом, я очень долго беседовал, в результате чего он мне сказал, что он очень заинтересован мною, переговорит обо мне кое-с кем и чтобы я зашел в Консульство через три дня. В назначенный день я опять беседовал с консулом, написал свою авто-биографию, а также „что бы я хотел делать“. Через дней 5–6 я был вызван письмом в Консульство, где в присутствии консула беседовал уже о задании для меня с товарищем, имени которого я не помню, кажется ЕЛАБУРСКИЙ (с ним я год тому назад встретился в Москве). Я взял на себя выполнение приговора верховного суда СССР над неким Бородиным, бежавшим из СССР с похищенными документами и проживающим вблизи Праги Чешской…»

Вот так.

Предвижу оторопь, которая охватит читателя. Мною владеет то же чувство.

А ведь он шел туда, на рю де Гренель, где располагалось консульство, с намерениями совсем иного плана: «…думал поговорить с секретарем консульства о материалах, относящихся к Татарбунарам, и, если можно, переслать их для напечатания в газетах в СССР».

Благородная творческая цель.

И вряд ли в упомянутой записке «что бы я хотел делать» он написал, что готов мочить, кого укажут.

Ему же прямо с порога суют револьвер в руки: поезжай и убей!

Вполне обычное задание для той поры, для той разгоряченной эпохи.

И он, боевой офицер, не отказался от этого поручения.

А ведь он был достаточно умен, чтобы понять, что «приговор верховного суда СССР» весьма сомнителен, что это сущая лажа, как выразились бы мы теперь. Но это, наверное, отчасти оправдывало убийство. Оправдывало хотя бы в его собственных глазах.

Признаем, что всё это должно шокировать даже стороннего человека, следящего за этой историей. А уж что говорить о тех, кто связан с героем узами родства!..

И лишь для того, чтобы снять ситуацию шока, скажу, забегая вперед, что он не выполнил данного ему задания.

То ли по сложившимся на месте обстоятельствам, то ли… но это уже из области предположений.

И это, конечно, был его первый необратимый шаг навстречу той пуле, что предназначалась уже ему самому.

После ареста в июле 1937 года, этот вопрос будет задан ему с прямотой, не сулящей иного исхода.

«Воп. В период, когда Вы работали в „Парижском вестнике“, Вы получали какие-нибудь поручения от работников полпредства?

Отв. Да, получал один только раз.

Воп. Какое это было поручение?

Отв. В марте м-це 1925 г. я был вызван в консульство в Париже, где мне было предложено выехать в Прагу и ликвидировать там проживающего бежавшего из СССР некоего Бородина, который, как мне объяснили, был приговорен Советским Судом к расстрелу. Предложение это я принял, выехав в Прагу, где прожил около м-ца, нашел Бородина, но выполнить задание мне не удалось, т. к. он почти никуда из дому не выходил. Других поручений я не имел».

Кем же был «некий Бородин», ликвидация которого сделалась одной из неотложных задач Советской власти?

Его подлинное имя раскрыто в другом документе архивного дела: Виктор Михайлович Чернов.

Лидер российской партии социалистов-революционеров, сам побывавший в царских тюрьмах и ссылках. Он сам проповедовал террор, якшался с Гершуни и Азефом, Гапоном и Савинковым.

Но в январе 1918 года он был избран председателем Учредительного собрания — и вот с этим председательским колокольчиком вошел в историю.

Именно к нему были обращены слова матроса Железнякова: «Караул устал!»