Мамонты

Еще я сказал тогда режиссеру, что сам Александр Николаевич Скрябин отождествлял этот до-мажорный аккорд с пронзительным яркожелтым светом, цветом солнца, имея в виду световую партитуру поэмы, и этот свет тоже вбирал в себя весь мыслимый спектр цветов.

— Солнце… — сказал тогда Андрон Кончаловский. — На экране должно быть солнце! Минут двадцать. Только солнце, и ничего, кроме солнца… Ну, еще музыка, конечно!

Он знал музыку Скрябина не понаслышке, сам в юности играл его фортепианные пьесы. И сейчас, когда он говорил о солнце, его пальцы ходили по накрахмаленной скатерти, как бы перебирая тональности и регистры.

Лицо его было озарено: он уже видел и слышал будущий фильм…

Но потом он уехал надолго.

И сейчас моей задачей было — растормошить его память, заставить все вспомнить, заставить воспылать, как тогда!

Я излагал основной сюжет, который теперь и мне виделся несколько иначе, нежели двадцать лет назад.

Вслед за «Прометеем» Скрябин начал писать свое новое симфоническое произведение, которое называл «Мистерией». Перед этим он еще набрасывал партитуру «Предварительного действа», объясняя близким, что это, так сказать, подступ к основному замыслу, безопасная, как он говорил, мистерия. Но из этого следовало, что сам творец отдавал себе отчет в опасности всей затеи!

Поклонники Скрябина и просто его счастливые современники с благоговейным ужасом ждали нового опуса, поскольку у людей, смыслящих в музыке, душа ушла в пятки еще от предыдущего творения, от «Прометея». Там было от чего придти в восторг, в священный транс, но и было чего испугаться…

Всех ошеломили громогласные заявления композитора о том, что его «Мистерия» будет исполнена лишь один раз, однократно. Причем не где-нибудь, а в Индии, в специально построенном для этого святилище, составом большого симфонического оркестра, хора a capella и балетной труппы, исполняющей не столько танец, сколько магические телодвижения, а также с применением устройств светового сопровождения, которое злые языки заранее объявили светопредставлением…

Скрябин был убежден в том, что однократный творческий акт — исполнение «Мистерии» — преобразит, преобразует мир.

Что мир в одночасье изменится, обретет иное лицо, иное духовное наполнение, что всё станет иным.

И все — буквально все, что крайне важно! — обретут счастье.

Притом цель будет достигнута без войн, без революций, без применения оружия — одной лишь магией искусства (повторю: оркестр, хор, балет, грамотные светотехники), в локальном пространстве и в строго ограниченный промежуток времени — время исполнения «Мистерии»…

Александр Николаевич Скрябин не был социалистом, хотя и почитывал Карла Маркса — остались тома, испещренные его пометками.

Он отдавал предпочтение книгам мадам Блаватской, ее «Тайной Доктрине», ее Индии.

Он не скрывал своих идеалистических воззрений.

Но, тем не менее, охотно водил дружбу с главным русским марксистом Георгием Валентиновичем Плехановым, когда тот находился в эмиграции, и они жили по-соседству в Больяско, близ Генуи.

Бывало, утрами Плеханов гулял со своей супругой Розалией Марковной по кромке синего залива, а Скрябин со своей Женой Татьяной Федоровной Шлёцер шествовал навстречу. — и Георгий Валентинович сдергивал шляпу, кланялся в пояс, начинал благодарить композитора: «Спасибо вам, Александр Николаевич, огромное спасибо!» — «Помилуйте, за что?» — удивлялся Скрябин. — «Ну, как же! За это море, за это солнце, за эти сосны! Ведь всё это существует лишь в вашем сознании, не так ли? А мы, грешные люди, пользуемся…»

Однажды к Плеханову прибыл искровский курьер, от Ленина. Здороваясь, назвал его «товарищем». Когда же Георгий Валентинович представил ему своего гостя, господина Скрябина, — Александр Николаевич поправил хозяина: «Я тоже товарищ».

Итак, он писал «Мистерию».

Не только писал, но иногда, средь бела дня, приглашал в свой кабинет, что в Большом Николопесковском переулке, юную актрису Художественного театра Алису Коонен (на это время всех домочадцев выпроваживали из дома). Оставшись вдвоем, они осуществляли пробы этого синтетического действа: то есть, Александр Николаевич извлекал из рояля какие-то странные созвучия, повторявшиеся во вспышках разноцветных лампочек, а девушка, в легком хитоне и сандалиях, с кисейным шарфом в руках, пробегала по паркету и вспрыгивала, зависая в воздухе… Он обещал ей главную партию в своей «Мистерии».

Между прочим, я видел Алису Коонен в «Адриенне Лекуврёр» — еще мальчиком, в Барнауле, куда в войну был эвакуирован Камерный театр. В ту пору она была уже немолода, но, всё равно, прекрасна: я влюбился в нее, сидя в последнем ряду галерки.

— Алиса Коонен? — недоверчиво переспросил Андрон. — А он что — интересовался женщинами? Ведь он был росточком вот досюда, — он показал чуть выше своей поясницы, — усы, как у Тартарена, бороденка… А что — женщины тоже интересовались им?..

Он смотрел сквозь очки, брезгливо сморщась, не пряча изумления по поводу того, что прекрасные женщины, тем более актрисы, могли проявлять интерес еще к кому-то, кроме него самого.