Мамонты

Но в моем путевом блокноте не оказалось ни одной надписи с тех крестов: ведь я даже не предполагал, что они мне могут понадобиться.

Что же делать?..

Мысленно я уже прикидывал маршрут творческой командировки: поездом до Канина, там пересесть на речной пароход, двое суток вниз по Печоре… Но можно и по воздуху: из Сыктывкара на «кукурузнике» прямиком в Усть-Цильму, если, конечно, не подведет погода.

Однако тот же опыт подсказывал, что результат далекого путешествия может оказаться пшиковым: вдруг там, всё-таки, нашли нефть? Доберешься со всеми пересадками до места, а там, где был тихий кержацкий погост, — теперь, взамен крестов, торчат в небеса буровые вышки! Или уже нефтяные качалки истово кланяются земле…

И вдруг меня осенило: не надо никакой командировки! Не надо Печоры!

Скорей к автобусной остановке, еду до станции метро «Киевская», оттуда по кольцу к «Таганской», а там на троллейбусе к Рогожской заставе…

Уже на следующий день я уверенно дописывал эпизод, который был задуман.

«…Осевшие и съежившиеся могильные холмики поросли отцветшей бурой травой. Покренившиеся ветхие кресты были каждый о восьми концах, да еще сверху снабжены косыми рейками — подобием крыши. Дескать, тоже дом. И мир дому сему.

Нина пыталась прочесть:

— Гди, гди… призри с небсе и виждь… — Она поправила очки, беспомощно оглянулась на Платона Андреевича. — Что такое „гди“?

Он улыбнулся высокомерно. Вот так-то, коллега, почтеннейший доктор наук. А вы — гравиметрия, математический анализ…

И показал ей едва заметные знаки над буквами — титлы.

— Не „гди“, „гди“, а „Господи, Господи“, — объяснил Хохлов. — Это сокращения в церковном письме. Ничем, извините, не хуже, чем ВНИГРИ…

Она погрозила ему пальцем.

Потом она уже сама, скорей догадкой, чем знанием, справлялась и с титлами, и с кириллицей.

— „Несть грех побеждающий милосердие Божие…“, „Христос на кресте пригвоздися и всяку душу от уз избави…“, „Помяни мя, Господи, егда приидеши в царствии си…“

Эти древнейшие надгробья были безымянны. Лежавшие там будто бы отрекались от своего земного бытия, самоуничиженно отвергали собственную личность — никто, мол, я, токмо раб Божий, тлен, червь.

Дальше уже поминались, но не всяк и не каждый в отдельности, а совокупно и сурово: „При сем кресте полагается род Якова Собянина“, „Здесь покоится род Матвея Лызлова“.

Кресты редели. Меж них всё чаще и чаще вставали четырехгранные, сужающиеся кверху столбики…»

Теперь бы я, наверное, переписал и это. Но оставлю как было.

Много лет спустя, я вел по той же аллее Рогожского кладбища своих студентов.

Мы шли вереницей мимо родовых склепов, мимо каменных гробниц, подернутых рыжим лишайником. Шли, читая фамилии давней купеческой знати: Морозовы, Рябушинские, Стариковы, Шутовы, Свешниковы, Солдатёнковы…

Я вел их в тот дальний угол старообрядческого кладбища, где всё было еще древнее, и аскетичней, и строже. Где много зим тому назад я торопливо списывал в блокнот с надгробий церковную вязь: гди, гди… Господи, Господи…

В моей сумке лежала книга, роман «Скудный материк», изданный «Молодой гвардией» с гравюрами молодого художника Андрея Кирилловича Голицына, потайного князя, Рюриковича, будущего предводителя российского дворянства.

Умысел был в том, чтобы прямо здесь сличить тексты книги с надписями на крестах. Я хотел научить их вкраплению примет старины в нынешний привычный обиход, чтобы выявить и подчеркнуть связь времен — без этого как же?..

Но, пройдя еще сотню метров, я унял шаг, а потом и вовсе остановился в замешательстве.