Манас великодушный

Одна лишь Каныкей не верила вести Ирчи. Она сидела, одинокая, на вершине горы и смотрела на восток, и Чиирда, престарелая мать Манаса, глядя на измученное лицо Каныкей, чуяла недоброе, и радость Джакыпа не стала ее радостью.

И вот заблагоухало мясо в казанах, забурлил в бурдюках кумыс, и люди, весело разговаривая, стали стекаться к месту пира, когда со стороны восхода солнца появились три столба пыли, поднятые тремя конями. Пыль рассеялась, и люди увидели, что эти кони мчатся, брезгая землей, и на них нет всадников.

«Что же колышется в их седлах?» — подумал Джакыи и не успел ответить самому себе, как могучие кони достигли предгорья.

Их узнали сразу: то были Светлосаврасый, Гнедой и Молниеносный. В их седлах качались драгоценные тела богатырей, и люди увидели: то были тела Манаса, Алмамбета и Чубака.

Раздался такой стон, такая страшная сила горя была в нем, что людям почудилось: это сама земля отцов застонала. Но стон был тихим, он вырвался из груди слабой женщины, и только страшная сила горя сделала его громким. Он вырвался, этот стон, из груди Каныкей, это стонала возлюбленная жена Манаса. А Чиирда не плакала. Она была матерью Манаса, и для нее душа ее сына ожила в Семетее. Сухими глазами смотрела она на богатырских коней, крепко прижимая к груди милого внука.

Пир победы стал поминальным пиром. Он проходил в молчании, без игрищ и скачек, ибо люди понимали, что не человека они хоронят, а свое упование. Чиирда, и Каныкей, и Бурулча, и Бирмискаль, и Аруке, жена Чубака, не были среди пирующих: они заботились о мертвых. Приказала Каныкей заколоть тридцать тысяч козлов и на их растопленном жире сбить прочные кирпичи. Из этих кирпичей воздвигнуты были три гробницы, и в них почили последним сном три героя — Манас, Алмамбет и Чубак. Искусный мастер родом из Бухары украсил внутренние стены гробниц изображениями киргизского льва и его сорока богатырей. Все восхищались умением мастера, великолепием красок и сходством, но певец Ирчи сказал:

— В этих изображениях есть сходство с нашими богатырями, но в них нет жизни. Только слово, правдивое и звонкое, может создать жизнь.

С юных лет воспевал Ирчи богатырские подвиги, и всегда его слово было правдивым. Лишь один раз он солгал: когда прибыл с обманкой, радостной вестью в Талас. И душа Ирчи мучилась, ибо нельзя певцу лгать. Решил он искупить свою вину перед словом, создателем жизни, и сказал в один из дней:

— Я буду петь о подвигах Манаса и его славных воинов.

Весть о желании певца распространилась по Небесным Горам. С далеких пастбищ, с низин и верховий, двинулись люди в Талас, чтобы послушать Ирчи. Приходили целые племена и роды вместе со своим скотом, и долина Таласа вскоре запестрела стадами и юртами. Ирчи сел на ковер, как раз напротив черных печальных глаз Каныкей и быстрых, как у кречета, глаз маленького Семетея, взял в руки звенящий комуз^[13] закатал рукав левой руки повыше локтя, ударил правой рукой по всем трем струнам комуза и запел. Он запел о том, как некогда прибыл Джакып на Алтай, как родился у него сын Манас, чей меч и копье получили благословение духа киргизского народа, как сорок богатырей стали опорой и сердцем Манаса, как создал Манас камень из песчинок, народ — из рассеянных по земле родов, как пришел к нему Алмамбет Золотокосый, как Манас и Алмамбет повели богатырей на дом Чингиза, на Железную Столицу. Ирчи пел, а его звонкое слово творило жизнь, и людям казалось, что жив Манас, и Алмамбет, и Чубак, и все воины, отдавшие свои великие души во славу земли отцов, что находятся эти богатыри среди народа и вместе с живыми слушают вещее песнопение сильноголосого Ирчи.

День сменялся ночью, ущербная луна — круглой, а голос Ирчи не умолкал, ибо певец воздавал должное каждому воину Манаса, о каждом пел он с любовью, и то, о чем он пел, рассказано в этой книге. Но всякая книга кончается, а у песни нет конца. Несется песня, как река, по каменному руслу правды, неведомо где началась, неведомо где кончится. Ее истоки — среди целомудренных вершин гор, бежит она в скалах и знойных песках. Иногда кажется: иссякла песня-река, заглохла в дикой пустыне, замолкла, обмелела. Кажется: заросла она душной, тлеющей травой и едва-едва бьется, теряясь в песках. Но так только кажется. Сила земли поможет ей, ключи вольются в нее, благодатные ливни напоят ее влагой, не умрет река, не умрет песня и вновь потечет широко, и властно, и свободно. Была она песней о Манасе, а станет песней о других исполинах земли, и в другой книге будет рассказано то, о чем она пела, о чем звенят светлые воды песни-реки, могущественна стремясь по каменному руслу правды.

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀