Мандаринка на Новый Год (СИ)

— Знаешь, — она смотрит в сторону окна с короткими бежевыми не задернутыми жалюзи — Я раньше… до того, как получила реальный сексуальный опыт… Ну, я думала, представляла, как это может быть. — Голос ее звучит… как-то безжизненно. Очень размеренно, словно не было только что в этой комнате стонов, всхлипов, словно не она только что стояла на коленях на этом диване, умоляя его двигаться быстрее. — Мне всегда представлялось, что это будет на шелковых простынях. Цвет… ну, разный, в зависимости от настроения. Но чаще всего — либо темно-бордовый, либо черный. Да, почему-то, чаще всего, черный.

— Люба…

— И свечи обязательно по периметру комнаты, — она его словно не слышит. — Много-много свечей, пламя мерцает. И еще лепестки роз, — она то ли всхлипнула, то ли усмехнулась. — На кровати. На черном шелке красиво, наверное. И запах от них…

— Люба, послушай…

— И шампанское у кровати непременно — в серебряном ведерке. И какая-то музыка… Хотя, насчет музыки не уверена. Вот такая вот банальщина, представляешь? Наверное, я просто перечитала слишком много всяких глупых женских романов. Да, точно. А на самом деле все… вот так.

— Люба, посмотри на меня. Пожалуйста.

Она послушно поворачивает голову. Нет слез в глазах. Даже нельзя сказать, что она расстроена или обижена. Хуже. Вот это едва читаемое напряжение в уголках губ. Этот вздернутый подбородок. И размеренный голос. И лед в глазах. В данный момент она презирает. Себя.

Накатило кристально ясное осознание, что он должен сию минуту что-то сказать, чтобы убрать эту горечь из ее глаз, губ, голоса. Будь проклято его вечное косноязычие! Наверное, надо просто сказать, что чувствуешь. Уж как получится. Уж какими найдутся словами. Но молчать нельзя.

— Люб, ты хоть представляешь, что я чувствую?

— О чем ты? — волоски на руках дыбом встают от ее ровного безжизненного тона.

— Я… я понимаю. Правда, понимаю. Ты… ты достойна всего этого. Шелковых простыней, свечей, этих гребанных лепестков роз и шампанского! Наверное, это и правда круто! — перевел дыхание. Главное, не орать. — Но ты не представляешь… что со мной творится, когда я вижу тебя такой…

— Какой?

— Такой! Когда ты забываешь обо всем этом! — он обхватил ее лицо ладонями, не позволяя отвести взгляда. — Такой, какой ты была только что! Когда тебе плевать на все — на обстановку, на то, как это выглядит, на… на все! Когда только одно имеет значение для тебя. Я! Я, черт побери! Когда ты меня так хочешь, что забываешь обо всем! Ты хоть представляешь, что я при этом чувствую?!

— А что ты чувствуешь?… — что-то неуловимо изменилось в глубине синих глаз.

— У меня башню сносит, Любка… — он шумно выдохнул. — От тебя. От того, что ты меня ТАК хочешь. Пожалуйста, — он приблизил свое лицо к ее совсем вплотную, глаза в глаза. Погладил большими пальцами идеальные скулы. — Пожалуйста, не стыдись этого. Не стыдись НАС. Того, что между нами происходит. Того, что мы так хотим друг друга так, что нам плевать на все. Пожалуйста…

Она, словно завороженная, кивнула.

— Ты хочешь меня?

Еще один медленный, завороженный кивок, не отрывая взгляда от его глаз.

— Покажи — как?…

Они по прежнему смотрят в глаза друг другу, и он не видит. Но чувствует — как коснулось его бедра ее колено, отведенное в сторону.

— Да, вот так… — выдохнул ей в губы. — Ты же знаешь, что я сейчас буду делать?

У нее уже нет сил даже кивнуть — она просто опускается ресницы в знак согласия.

— Ты хочешь этого?

Еще одно движение черных длинных ресниц.

— И я хочу.

А потом он стянул с нее это серое трикотажное платье, щелкнул застежкой бюстгальтера. И она осталась совсем голой. Обнаженная, с закрытыми глазами и разведенными бедрами. С ума сойти. Такая откровенная в своем желании. Только для него — такая.

В одно движение стащил толстовку.

— Малыш, приподнимись.

Она послушно приподнимает бедра. Ник прикрывает толстовкой диван под ней. Последняя здравая мысль — если они испачкают светлый бежевый диван, Дэн его живьем съест. А потом он опускается на колени перед ней. Прощай, разум. Встретимся позже.

— Положи мне ноги на плечи.

Она упоительно послушна. А он подсовывает ладони ей под ягодицы, обхватывает идеальные полукружия, словно берет в руки чашу. И испивает из нее.

Во второй раз не так. В первый раз для него было потрясение, откровение. В этот раз — чистейшее наслаждение. Упивается влажной нежностью кожи, запахом… его вообще никак нельзя описать — только наслаждаться. Какой же он был дурак, что раньше не… Нет, не так. Где она была раньше, чтобы он мог познать это с ней? Потому что только с ней можно вот так. Оказывается, когда ты делаешь хорошо другому человеку — то и сам нереально кайфуешь. Постепенно что-то начинает туго закручиваться изнутри — на собственные движения губ и языка, на ее ответную дрожь и звук царапающих обивку дивана ногтей.