Мандарины

Дюбрей был предупрежден о резком изменении позиции компартии; Лафори вежливо повелел ему отказаться от мысли о митинге. «Они опасаются, что мы приобретем слишком большой вес, — сказал Дюбрей, — и пытаются запугать нас, но если мы будем держаться твердо, они не осмелятся подвергать нас нападкам, я имею в виду серьезным». Он был исполнен решимости держаться твердо, и Анри полностью согласился с ним. И все-таки требовалось вынести вопрос на обсуждение комитета: то была чисто формальная консультация, в конечном счете комитет всегда соглашался с мнением Дюбрея. «Сколько потерянного времени!» — думал Анри, слушая шум возбужденных голосов. Он взглянул в окно на прекрасное голубое небо. «Гораздо лучше было бы прогуляться!» — сказал он себе. Первый весенний день, первая мирная весна, а у него не нашлось и минуты, чтобы воспользоваться этим. Утром проходила конференция с американскими военными корреспондентами, потом — тайные переговоры с североафриканцами; в обед он съел бутерброд, пробежав глазами газеты, а теперь был заперт в этом кабинете. Он посмотрел на других: не нашлось никого, кому захотелось бы просто открыть окно. Голос Ленуара дрожал от возбуждения и робости, он чуть ли не заикался:

— Если этот митинг должен стать враждебным коммунистической партии, я считаю его губительным.

— Губительно будет, если он не разоблачит тиранию компартии, — сказал Савьер. — Именно из-за этой трусости левые силы начинают ослабевать.

— Я не считаю себя трусом, — возразил Ленуар. — Но я хочу иметь право петь вместе с моими товарищами в ту ночь, когда они устроят праздничный салют.

— А может, хватит, ведь по сути у нас нет разногласий, весь вопрос в тактике, — вмешался Самазелль.

Как только он брал слово, все умолкали, рядом с его голосом места для другого не оставалось: он был звучным и благостным, и, когда его раскаты клокотали в горле у Самазелля, казалось, будто тот пьет красное вино. Самазелль объяснил, что митинг является провозглашением независимости от компартии и потому содержание речей должно быть нейтральным и даже дружелюбным. Он говорил так искусно, что Савьер подумал, будто речь идет об уловке, призванной обеспечить разрыв с коммунистами, свалив при этом вину на них, в то время как Ленуар решил, будто союз с ними собираются поддерживать любой ценой.

«Но чему служит эта ловкость? — спрашивал себя Анри. — Скрывать наши разногласия — не означает преодолевать их». Пока Дюбрей с легкостью проводил свои решения. «Но если ситуация обострится, если коммунисты станут нападать на нас, какова будет реакция каждого?» Ленуара неодолимо привлекали коммунисты; лишь литературные пристрастия и дружеские чувства к Дюбрею удерживали его от вступления в их ряды. Савьер же, напротив, с трудом сдерживал свои обиды бывшего активиста-социалиста. Что думает Самазелль, Анри в точности не знал, но смутно опасался его. Это был законченный тип политикана. Из-за своего крупного телосложения и хриплой теплоты голоса он казался человеком, крепко стоящим на земле, представлялось, будто он сильно любит людей и многие вещи; на деле же это служило лишь подпиткой его горячей жизненной энергии: он упивался ею одною. Как он любил говорить! И не важно для кого! Ему чрезвычайно шло ужинать в городе. Если человек придает большее значение звучанию своего голоса, чем смыслу собственных слов, где его искренность? Брюно и Морен были искренни, но колебались; как раз те самые интеллектуалы, о которых говорил Лашом: они хотят ощущать себя деятельными, не жертвуя своим индивидуализмом. «Вроде меня, — подумал Анри, — вроде Дюбрея. До тех пор, пока можно идти вместе с коммунистами, не вступая в их ряды, все в порядке; но если когда-нибудь они решат отлучить нас, это создаст дьявольскую проблему». Анри поднял глаза на голубое небо. Бесполезно стремиться разрешить эту проблему сегодня, пока нельзя даже ставить ее конкретно: все точки зрения изменятся, если изменится поведение компартии. Ясно было одно: не следовало позволять запугивать себя; с этим соглашались все, и споры были пустыми. «Есть люди, которые сейчас ловят на удочку рыбу», — подумалось Анри. Он не любил рыбалку, зато рыбаки любили ее, им здорово повезло.

Когда наконец комитет единодушно высказался в пользу митинга, Самазелль подошел к Анри.

— Необходимо, чтобы митинг прошел успешно! — сказал он. В голосе его звучал смутный упрек.

— Да, — согласился Анри.

— Для этого надо, чтобы темп пополнения движения новыми членами значительно ускорился.

— Желательно, чтобы так оно и было.

— Вы понимаете, что, если бы у нас была газета, мы обеспечили бы себе гораздо большее влияние.

— Знаю, — сказал Анри.

Он с хмурым видом разглядывал солидное лицо с широкой улыбкой. «Если я соглашусь, то буду иметь дело с ним, по крайней мере, не меньше, чем с Дюбреем», — подумал он. Самазелля отличала неутомимая активность.

— Хотелось бы поскорее узнать ваш ответ, — сказал Самазелль.

— Я предупредил Дюбрея, что мне понадобится несколько дней для размышлений.

— Да, несколько дней назад, — заметил Самазелль.