Мандарины

Я колебалась; если бы мне рассказали такую историю, в мечтах я схватила бы за волосы и сбросила бы с высокой лестницы бесстыдницу, вторгшуюся в нашу частную жизнь. И вот пожалуйста, она была здесь, чернявая и костлявая девочка, не отличавшаяся красотой и горевшая желанием пробиться. Наконец я сказала:

— Мой муж никогда не дает интервью. Он не согласится.

— Попросите его: работа все равно уже сделана... Я позвоню завтра утром, — торопливо добавила она. — Вы ведь не сердитесь на меня? Я терпеть не могу, когда на меня сердятся. — Она смущенно засмеялась. — Я никогда ни на кого не сержусь — не могу.

— Я тоже не очень хорошо это умею.

— Ну это уж слишком! — воскликнула Надин, выходя из коридора вместе с Ламбером. — Ты позволяешь ей печатать статью! Улыбаешься ей! Этой стукачке...

Мари-Анж открыла входную дверь и поспешно захлопнула ее за собой.

— Она обещала показать мне свою статью.

— Стукачка! — пронзительным голосом повторила Надин. — Она читала мой дневник, читала письма Диего, она... — Голос у нее сорвался. Надин сотрясал неудержимый гнев, как во времена подобных приступов в детстве. — Ее следовало побить! А ее, видите ли, награждают!

— Я пожалела ее.

— Пожалела! Ты всегда всех жалеешь! По какому праву? — Она смотрела на меня чуть ли не с ненавистью. — По сути, это презрение; в отношениях с людьми у тебя никогда не бывает настоящей меры.

— Успокойся, это не так уж важно.

— О! Я знаю, виновата, естественно, я, меня ты никогда не извиняешь. Ты совершенно права! Мне не нужна твоя жалость!

— Знаешь, она славная девушка, — сказал Ламбер, — отчасти карьеристка, но милая.

— Что ж, ступай и ты ее поздравить. Беги за ней.

Надин внезапно бросилась в свою комнату и с грохотом захлопнула дверь.

— Я сожалею, — сказал Ламбер.

— Вы ни в чем не виноваты.

— У нынешних журналистов нравы полицейских осведомителей. Я понимаю, почему Надин рассердилась, на ее месте я тоже пришел бы в ярость.

Ему не было нужды защищать ее от меня, но им двигали благие намерения.

— О! Я тоже понимаю, — согласилась я.

— Ну что ж, я пойду, — сказал Ламбер.

— Счастливого пути, — ответила я и добавила: — Вам следовало бы чаще навещать Надин, знаете, она очень расположена к вам.

Он смущенно улыбнулся:

— Верится с трудом.

— Она была огорчена, что вы раньше не дали о себе знать, и потому вела себя не очень любезно.

— Но она сказала, чтобы я не звонил первым.

— И тем не менее она была бы рада, если бы вы ей позвонили; ей необходима твердая уверенность в дружбе, чтобы отвечать тем же.

— Сомневаться в моей у нее нет никаких причин, — сказал Ламбер и внезапно добавил: — Я чрезвычайно дорожу Надин.

— Тогда постарайтесь, чтобы она поняла это.

— Я стараюсь изо всех сил. — Он остановился в нерешительности, потом протянул мне руку. — В любом случае я приду, как только вернусь, — сказал он.

Я пошла к себе в комнату, не решившись постучать в дверь Надин. Как она несправедлива! Это верно, что для других я охотно ищу извинения и что снисходительность сушит сердце; если к ней я требовательна, то потому, что она не отдельный случай, которым я занимаюсь; между нею и мной существует настоящая мера — тот самый подтачивающий звук, что не смолкает в моей груди, звук неизбывного беспокойства.