Мандарины – не главное. Рассказы к Новому году и Рождеству

Определенно, это был перст судьбы (как оказалось, хитрой и, в сущности, добродушной выдумщицы). И, повинуясь его указанию, Одинцов никуда больше не торопился, сидел и слушал жизнь незнакомого дома, что с каждой минутой становился ближе, роднее – с этой роскошной библиотекой, бесшумным толстым котом, который явился деликатно выдавить гостя с кресла, Жениным смехом на кухне и даже с отвратительной манерой Сагаряна мять и мусолить углы бумаг при перелистывании.

И пока Одинцов все свободнее и увереннее отвечал на непривычно уважительные, прямо-таки почтительные вопросы главного инженера, пока пил чай вместе с сагаряновской семьей, невезение из последних сил дожидалось его под дверью подъезда. Двадцать семь лет тому назад отчаянное невезение и такая же отчаянная удача родились вместе с Одинцовым в страшную фронтовую новогоднюю ночь и всю жизнь спорили над его головой. И вот нынче удача успела проскользнуть в дом за Одинцовым, а невезение осталось перед захлопнувшейся на тугих пружинах дверью. Поднялась метель, а Одинцов на улице так и не появился. И невезение рассыпалось на мелкие ледяные иглы, утонувшие в глубоком снегу, чтобы совсем растаять весной. А под раскачивающимся на ветру фонарем снег искрился мириадами далеких звезд.

Маша Рупасова Старухи Сверху

В эту адскую богадельню мы попали в поисках тишины и покоя.

В нашем старом доме поселился замечательный сосед, который немедленно принялся варить какие-то смеси, и на запах потянулись все окрестные забулдыги. Обретя искомое, забулдыги засыпали прямо на лестнице. Не обретя – скандалили и пытались взять соседа штурмом. Плюс ко всему боксер, обитающий над нами, к ежедневным ночным тренировкам добавил ликующее исполнение шлягеров 80-х. Решение переезжать приняло себя как-то без нашего участия.

Вариантов было полно, но мне понравилась квартира на Погонном проезде: второй этаж хрущевки, окна смотрят в тихий зеленый двор, в котором цветут не то яблони, не то груши. Приятные хозяева не сулили проблем, и мы спросили агента, кем населен подъезд.

– О, тут одни старухи! – махнула рукой агент, и мы, не смея верить такой удаче – боже, дом, населенный дряхлыми старушками! – вопросительно посмотрели на хозяев квартиры.

– И над вами, и под вами, и на площадке вашей – одни старики да старухи, – подтвердили те.

Я представила себе райскую жизнь в хрущевской богадельне с окнами на остатки яблоневого сада: покой, старухи бесшумно ползают по своим истертым коврам в стоптанных тапочках, иногда легкий ветерок доносит запах корвалола, зимой наша старушечья музейная тишина нарушается сиреной скорой помощи, и мы спокойно думаем, что, к сожалению, никто не вечен.

Мы переехали. Мне казалось, что я наконец восстановила равновесие во всех сферах своей жизни и теперь могу заслуженно выпить кофе, глядя на цветущие старые яблони.

Людям, которые их сажали в конце 50-х, наверное, тоже так казалось: слава богу, все позади, и голод, и война, и коммуналки, и теснота, и теперь у каждой хозяйки своя кухня, и очередь в туалет занимать не надо, а места-то сколько, места! У детей своя комната, почти десять метров! Люди собирались жить счастливо и сажали яблоньки.

У меня за спиной были мои личные войны – с родителями, которые заставили меня выписаться из квартиры, когда я вышла замуж за Рому, и я гордо – вот дура! – выписалась; с младшей сестрой, которая заставила дедушку переписать завещание с нас обеих на нее, и я до сих пор не верю, что она правда это сделала. Мне говорили, что надо было судиться. Может быть.

Потом родилась Тася, и мы так долго ее лечили, что разлюбили друг друга. Когда я сказала Роме, что ухожу к Мише, ему стоило некоторых трудов на меня обидеться, потому что основным его – да и моим – чувством было облегчение. Мы смертельно устали быть командой, которая лечит, моет, кормит, посменно лежит с Тасей в больницах и на реабилитациях. Но мы продержались так долго, что Тася все-таки пошла и заговорила.

Через год после развода Тася уже ничем не отличалась от ровесников, разве что мелкая и не очень ловкая. Зато болтушка, хитрюга и умница. Рома брал ее на выходные раз в две-три недели, и мы с Мишкой оставались одни.

Вставали ближе к полудню, пили кофе и опять ложились в постель, вылезая оттуда уже вечером. Ужинали, смотрели кино или катались по набережным. Наша любовь не была романтичной, чтобы со свечами или лепестками роз по всей кровати.

По прежнему браку я знала, что появление свечей – тревожный знак, попытка заполнить что-то, безвозвратно ушедшее. Так что я была рада жить так, как мы живем: подолгу завтракать, молчать, сплетничать о знакомых, слушать его сердце и молить неизвестно кого, чтобы это сердце билось всегда.

Понятно, что я забеременела. И приблизительно в это время наш подъезд начал превращаться в колонию для несовершеннолетних преступников. Так что мы переехали в богадельню на заводской окраине, я проводила Мишу на работу, сварила кофе и открыла ноутбук, чтобы доделать вчерашнюю презентацию.