Манечка, или Не спешите похудеть

Вслед старику понеслось запоздалой волной: «Сам дурак!», «От дурака слышим!».

— За обзывательское отношение к людям выключить Васильева из членов колхоза! — побагровел шеей начальник фермы.

— Точно — выключить! А исключить — еще лучше! — заверещал какой-то шутник.

— Наказать надо!

Председатель попытался настроить собрание на миролюбивый лад:

— Успокойтесь, товарищи! Должны понимать: Васильев — человек пожилой, одинокий, поэтому со странностями. Как к работнику, претензий к нему нет, сторож хороший. Но меры по недостойному поведению, конечно, примем. — Графин снова затрезвонил. — Тише, пожалуйста! Что подумает о нас газета в лице товарища корреспондента? Итак, следует создать комитет…

Согласно значительности событий, комитетчиков временно освободили от производства. На следующий день с утра был назначен сбор для обсуждения плана поисков и поимки чучуны.

После прокуренного клуба Юрий с наслаждением вдохнул прихваченный морозцем воздух. С приятностью вспоминались лица колхозников, разгоряченные грядущими переменами, только презрительная гримаса старого злыдня портила торжественную картину. Председатель о чем-то разглагольствовал впереди. Юрий не слышал, завороженный звенящей таежной тишиной.

Позади скрипнул наст тропинки. Длинная фигура метнулась за дерево. Что за чертовщина?..

Подошедший к крыльцу Револий Афанасьевич нетерпеливо окликнул спутника. Юрий сделал вид, что собирается сходить до ветру, и дверь за председателем закрылась. Из-за дерева показался высокий силуэт… Тот самый старик. Бледное лицо его при свете луны казалось лицом покойника. Ни слова не говоря, он внезапно бросился к Юрию и заступил ему тропу, трясясь то ли в нервном исступлении, то ли безмолвно рыдая.

— Что с вами, что вы?! — Юрий не узнал своего вмиг охрипшего от ужаса голоса.

— Не лови… Не лови человека снега! — еле смог выдохнуть старик.

— Вы же с-сами сказали — с-снежного человека нет. — Зубы Юрия постукивали, но он уже почти взял себя в руки.

Стыдясь порыва, старик прикрыл лицо рукавицей.

— Я — сторож, дежурю сегодня на ферме. Нельзя отлучаться, пойдем, корреспондент. Там послушаешь меня.

— Хорошо, сейчас только предупрежу Револия Афанасьевича.

— Обо мне не говори…

Председатель был изумлен. Каков молодец! Не успел ни с кем познакомиться, уже на танцы! На танцы же, да? А куда еще! Ну, дело молодое…

Юрий не стал разубеждать.

Шли долго и молча. В размеренных шагах старика ни следа не осталось от недавней взбудораженности, напротив, чувствовалось какое-то особое холодноватое достоинство.

Март, буйствующий днем, устал и продрог. В скольжении луны было что-то от пластики зверя, тайга за селом проваливалась в темноту. Потянуло запахом навоза, особенно терпким в морозном воздухе, и показались контуры больших построек. Старик распахнул обитую шкурой дверь:

— Заходи, корреспондент.

Юрий простер над плитой озябшие руки. Старик подбросил дров в печь. Несмотря на худобу и сутулость, совсем не старческая, упругая грация сквозила в движениях, и легкие седые волосы взлетали над плечами маленькой метелью. Сизые струйки табачного дыма поплыли из каповой трубки к полуоткрытой дверце печи. Свет пламени падал на сухощавое, с правильными чертами лицо, кажущееся теперь выточенным из дерева. Звонко постреливали еловые поленья, в дымоходе гудела крепкая тяга.

Терзаясь смутными предположениями о невменяемости сторожа, Юрий чуть не пропустил мгновение, когда тот заговорил тихо, почти шепотом, словно обращаясь к себе.

— Жизнь рождается из искры. Горит все сильнее, сильнее… Огонь пожирает тальник и березу, жизнь гложет темного человека и белого, пока не съест совсем. Серый пепел развеет ветер, и ничего не останется от огня жизни.

Юрию всегда нравилась поэтичность якутских метафор, но сейчас, ожидая скорейшей развязки, он еле скрывал раздражение. А рассказчик все тянул.

— Не торопись, корреспондент. Мои мысли, как кони, разбежались в разные стороны. Погоди, в табун их соберу.

«Табун» собирался добрые четверть часа.

— Это случилось в год, когда в тайгу, где кочевали эвенки, свалился с неба горячий камень и ушел под землю. Был день снегопада, повернутый к людям темной спиной… В ту двухцветную пору родила женщина мальчика с волосами черными, как земля. А через несколько минут родила женщина второго. Волосы у этого мальчика были белые. Первый ребенок был я. Второй — мой брат.

Весть разнеслась, что у Васильевых сразу два сына родились, черный и белый. Люди по-разному думали. Одни говорили: второе дитя светлое, как жители верхнего мира, значит, к добру. Другие о страшной примете шептались. Отец шамана вызвал. Жадным шаманским духам не понравилось бедное подношение, и они сказали, что белый ребенок проклят — заранее беды чуя, поседел в чреве матери. Решили родители окрестить мальчика в церкви. Русский поп долго рассматривал его и проворчал о плохом знамении. Много, мол, стало грехов на земле, вот и родился чудной ребенок… Отвернулись люди от нашей семьи, как от заразной.