Манечка, или Не спешите похудеть

Праздник и согласие наступали в обеих Маняшиных жизнях, когда тетка на несколько дней уезжала в командировку. По вечерам, испытывая одновременно счастье и обреченность, Маняша беспорядочно ела колбасу, копченую рыбу, яблоки, разогревала вчерашний борщ и съедала две тарелки вприкуску с луком. Затем, оставив груду грязной посуды в мойке, с комфортом устраивалась в стареньком кресле и завороженно замирала перед телевизором. Душераздирающие моменты мыльных опер щипали ее глаза — лицо обливалось слезами, а сердце кровью.

Остудив холодной водой припухшие веки, Маняша ложилась спать. Томление, вызванное фильмом и отчасти широким резиновым поясом, не давало ей уснуть. По рекомендации тети Киры она надевала его на ночь для утягивания живота. Покрутившись на жесткой кровати, страдалица с трудом стягивала надоевший пояс, и тело, вываленное из него, как джинн из бутылки, облегченно распускало привычные округлости и складки.

В безмолвном сумраке Маняша гладила свою невостребованную грудь с втянутыми девичьими сосками и, с трудом отогнав подглядывающий образ тетки, предавалась преступным мечтам. Представляла рядом с собой не какого-нибудь хлыщеватого клубного джентльмена, а простого деревенского мужика, предположительно шофера по специальности, с сильными руками и мускулистым прессом. Отдаленно он напоминал Антонио Бандераса.

Ночью Маняшу мучили эротические сны. Она тяжело просыпалась и пила чай со зверобоем, чтобы успокоиться. Долго стояла перед зеркалом, оттягивая ладонями щеки и подбородок. Иногда ей казалось, что стоит похудеть — и она станет красивой, яркой и порывистой, как актрисы бразильских сериалов. Отпускала ладони. Пухлые щеки и мягкий валик подбородка возвращались на место, и Маняшу ставили на место — ближе к магазину нестандартной одежды.

Маняша задумчиво наносила на гладкокожее лицо прогорклый увлажняющий крем. Он помнил еще ее несовершеннолетие, но другого крема не было. Снова поглядев в зеркало, она яростно смывала жирный блеск с лица горячей водой с мылом. Лаково блестя красными щеками, заваривала кофе, готовила многоэтажный бутерброд и, как тесто в квашне, умяв свое пышное тело в кресле, до утра читала любовные романы. Они-то в основном и вдыхали жизнь в ее амурные видения.

Вернувшись из командировки, тетя Кира обнаруживала крупную недостачу провизии в холодильнике и снова кричала, обзывала и пророчествовала. Маняша выслушивала гневную тираду, смиренно опустив лицо. В голове ее, подпитанной днями греховной свободы, роились и торжествовали минуты, проведенные с фантастическим брюнетом, и обидные теткины слова меркли и пустели.

Нет, никто не замечал бури страстей в тихом белесом существе. Это было даже как-то неудобно заподозрить. А Маняшины серые глазки ее не выдавали, глубоко-глубоко, на самое донце зрачков прятали скоромные мысли. Привычно и несуетливо перебирала она формуляры, упорядочивала картотеку, а если не было читателей, ласково переплетала-перепеленывала старые журналы. Порой взгляд ее останавливался на удачном снимке. Маняша долго разглядывала фотографию, где улыбалось или плакало осчастливившее кого-то дитя. Она позволяла себе несколько минут поиграть с малышом. Прячась за железными книжными стойками, беззвучно смеялась и радостно вскрикивала одним движением рта, а ее красавец-мужчина снисходительно наблюдал за этим немым кино с воображаемого дивана. Но стоило проникнуть в мираж любому звуку извне, как Маняша с несвойственной ей прытью возвращалась из своего оазиса в строгую реальность библиотеки.

Бывшие одноклассницы при встрече гордо знакомили ее с мужьями и подталкивали своих сплошь гениальных детей, взахлеб хвастаясь их успехами. Маняша внезапно неправдоподобно хорошела, зарумянивалась, губы поднимались веселой подковкой вверх. В глазах скучающих мужей вспыхивали искорки зачаточного интереса. Одноклассницы что-то чуяли, ревнивые их лица моментально вытягивались, и Маняша пугливо сникала. Матери семейств холодновато прощались, уводя свою одушевленную собственность подальше от несуразной толстушки, посмевшей вместо зависти проявить другие чувства.

Как-то раз зимой Маняша услышала в дворницком закутке чей-то гаснущий писк. С гулким сердцем раздвинув расхристанные метлы, пошарила в густой темноте. Тряские от волнения пальцы нащупали ответную дрожь крохотного тельца. Острые коготки с готовностью вцепились в протянутую руку, и писк превратился в отчаянный ор. Требуя немедленного сострадания, ор до краев заполнил Маняшину душу, из которой с отставным шорохом тут же высыпалась внушительная часть лелеемых впусте грез.

До недавнего времени котенок считал себя владельцем молочного бока большой пестрой кошки, а теперь был брошен ею ради уличного зова. Толстенький светло-серый малыш оказался до смешного похож на саму Маняшу. Но сходство оказалось только внешним. Котенок сразу проявил деспотичный характер, безжалостно исцарапав грудь, принявшую его в свое щедрое тепло.