Манекен за столом. Роман-антиутопия

Поначалу я ничего не заметил, потом глаза привыкли, и я внезапно обмер. На маленьком диванчике лежала девушка. Она лежала на животе к окну головой, грызла яблоко и листала журнал. В полуденной тишине было слышно, как яблоко, твёрдое и сочное, потрескивает под крепкими белыми зубками. Я зачарованно смотрел, как девушка лениво пошевеливает голенью ноги, согнутой в колене. Светло-каштановые, в нежных завитках, как у ребёнка, волосы рассыпались по плечам. Я смотрел на длинные стройные ноги, слегка раскинутые в разные стороны по бархатистой обшивке диванчика, на гибкую спину с тонкой талией и двумя аккуратными впадинками на пояснице, на белые сдвинутые локти, на беспечное, свежее лицо с глазами в тени.

Девушка перевернула страницу, водя взглядом по иллюстрациям, потом потянулась за новым яблоком в вазе.

Мой взгляд был прикован к этому зрелищу, сердце стучало, казалось, что дерево шатается. Я вдруг испугался, что девушка может встать, и во рту пересохло, хотя я довольно хорошо переношу жару. Девушка подняла голову, оторвав взгляд от иллюстраций — это было простое, ничего не означающее движение — и увидела меня.

Наши взгляды встретились. Секунда тянулась бесконечно. Девушка забыла жевать, её лицо медленно вытягивалось, глаза округлились. Остолбенев, она смотрела мне прямо в глаза, а я, овладев собой, не отрывая, однако, от неё взгляд, крабом пополз назад по веткам.

Пришёл в себя я уже на стене. Перед глазами неотвязно стояла манящая картина… Ещё эта жара.

Я прыгнул в пыль со стены, коснувшись руками дороги, отряхнул ладони и пошёл домой, стараясь не обращать внимания на жару, которую я, кстати, хорошо переношу.

Забившись между камнями в стене, рыжая ящерица провожала меня сонным мутным взглядом.

Белое солнце застыло в белом небе.

Дома было тихо. Я прошёлся по пустым комнатам. Нашёл в кресле кипу новых журналов и, листая их, пошёл на кухню.

Пришла мама. Вначале я не услышал её быстрых шагов, а потом она заглянула на кухню.

— Пик! — сказала она, улыбаясь. — Здравствуй!

— Здравствуй, ма, — сказал я, жуя.

— Ты давно пришёл? — спросила она, осторожно трогая причёску.

На её лице, свежем, ещё очень красивом, появилось озабоченное выражение.

— Недавно.

— А что ты ешь?

— Я уже всё, — сообщил я. — Ты такая красивая сегодня!

— Правда? — На её лице появилась сияющая улыбка. — А как у тебя дела в школе?

— Прекрасно, — сказал я.

— Давно ты там был? — Взгляд у мамы стал очень внимательным. Проницательным.

— Как всегда, — сказал я. — Ты же знаешь. Ты всё у меня знаешь.

Она вдруг погрустнела при этих словах.

— Мне нужно поговорить с тобой, мой мальчик, — сказала она. — Пойдём.

Я вздохнул и посмотрел на неё укоризненно.

— Зачем это нужно? — мягко сказал я. — Совсем это не нужно.

— Нет, нужно, — сказала она, подталкивая меня в спину.

Мы пошли в гостиную, и мама, усадив меня на диван, села рядом и наморщила лоб.

— Мальчик, эти места… рядом с которыми тебя иногда видят, они волнуют меня. Их во многом подозревают.

— Ты напрасно тревожишься, — сказал я, но мама продолжала: — Родители Корки волнуются. Ты не представляешь, насколько эти места коварны. Я совсем не хочу, чтобы с тобой ничего не происходило.

— Ты лучше скажи, Лагуна не приходил?

— Нет, кажется. Ты у Экзотики спроси.

Она помолчала, а затем спросила:

— Как, журналы тебе понравились?

— Понравились, — сказал я сердито. Я чувствовал, что мне не верят.

— Ладно, — сказала мама. — Хватит, пожалуй, об этом. Я знаю, что ты у меня умница. — Она покладисто поцеловала меня в лоб. — Эти Корки меня просто разволновали.

— Вот-вот, — сказал я. — А ты и развесила ушки.

— Офис как держится метода! Способностей ноль, зато какое трудолюбие. В этой некондиционной жизни одно за счет другого. Еще проявит себя. В столице окажется. Его же здесь все знают. А в большом городе любой человеком может стать сразу. Абсурд все уши прожужжал. Ты идеалист. Нельзя жить просто так. Самому. Без цели. Как раньше.

Как раньше… Когда я вспоминал старые времена, в моей душе бессознательно возникала уникальная атмосфера. Может, это праздничное состояние бедняцкой душевной теплоты и есть главное, и есть цель.

Я с ужасом отогнал эту мысль, цель представлялась чем-то грандиозным, для чего надо крушить, идти напролом, мыслить безошибочно, действовать точно. Целенаправленно.

Я уважал целенаправленных людей. И завидовал, потому что таким, как они, быть не мог. Уверенным.

Праздник — это то, что кажется. Лишнее. Лучше обойтись без него. Но я хотел, чтобы все было, как прежде, видел, как все меняется, и не знал, как быть.

Мамина хмурость развеялась, и на холеном лице вновь заиграла улыбка.

— А у нас сегодня званый ужин! — сообщила она.

Я скривился.

— Опять!

— Ты не рад?

— Мне что радоваться?

— Здесь будут девушки. И нужные люди. Даже из столицы. Я пригласила их. Кстати! — сказала она, шутливо повысив тон, — меня волнуют твои отношения с девушками. Я их редко стала видеть у нас.

— Ма! — сказал я.

— Ладно, не буду. Так ты сегодня никуда не идешь?

— Не знаю, — сказал я. — Неизвестно еще. Пока буду у себя. Если придет Лагуна, то сразу меня зови, ладно?