Манекены

Эвелин присела на край кровати, папку и блокнот положила на колени. Она устроилась чуть удобнее и заметила, что вес ее приходится в основном на пятки — что, конечно же, означало готовность вскочить в любой момент. Тусклый сумрак комнаты обрушился на нее. Она видела отслаивающуюся хлопьями серую краску, желтое оконное стекло в прямоугольном отверстии за проволочной сеткой, болты из ружейного сплава, на которых оно держалось в двери. Пол был бетонный, сырой и недобрый. Стены отзывались на звуки негромким эхом. Из мебели было только кресло и кровать с серыми простынями и одеялом.

Барбара Эндикотт была невысокая, темноволосая; в плавной безупречности линий ее лица Эвелин почудилось нечто восточное. Она была бледна, возможно, сказались два месяца, проведенных в клетке. В остальном она выглядела абсолютно здоровой. Она сидела в шахматном поле из света и тени, впитывая, как губка, лучи солнца, проникавшие сквозь стекло. На ней был голубой банный халатик, подвязанный поясом, под ним — ничего; на ногах тряпичные тапочки.

— Итак, я ваше задание на сегодня. Вы меня сами выбрали, или кто-то за вас?

— Мне сказали, что вы разговариваете только с женщинами.

— Верно, но вы не ответили на мой вопрос, не так ли? Простите. Я смущаю вас; честное слово, не хотела. Не буду больше. Я веду себя, как помешанная.

— Что вы имеете в виду?

— Дерзко, агрессивно. Говорю все, что в голову взбредет. Так ведут себя здесь все сумасшедшие. Я не сумасшедшая, конечно.

— Вот не могу решить, разыгрываете вы меня или нет, — призналась Эвелин, и вдруг почувствовала, что ее тянет к этой женщине. Принимать душевную болезнь за умственную неполноценность, отказывать сумасшедшим в способности рассуждать — значит, дать легко себя провести. Нет, в этом плане с Барбарой Эндикотт все в порядке. Болезнь не мешает ей быть тонкой, изощренной.

— Конечно, я сумасшедшая, — сказала она. — Иначе разве б меня заперли здесь? — она усмехнулась, и Эвелин почувствовала, как с ее нервов спадает напряжение. Мышцы ее спины расслабились; она откинулась назад, и на кровати затрещали пружины.

— Допустим. Вы хотите поговорить об этом?

— Я не уверена, что вы захотите слушать. Вы ведь знаете, что я убила мужчину?

— Убили? Я знаю, что такой вердикт вынесли на предварительном слушании, но признали вас неспособной отвечать перед судом.

— Так вот, я и правда убила его. Чтобы узнать.

— Что узнать?

— Сможет ли он ходить, если ему отрезать голову.

Да, вот оно: теперь она снова была чужой. Эвелин подавила невольную дрожь. Женщина произнесла эти слова самым рассудительным тоном, очевидно, без малейшей попытки удивить или напугать. И действительно, скажи она это несколькими минутами раньше, впечатление было бы намного сильней. Теперь же ее признание оттолкнуло Эвелин, но не испугало.

— А почему вы думали, что у него это может получиться?

— Это как раз вопрос не по делу, — заметила она с укоризной. — Может быть, вам неважно было бы знать, а мне важно. Я бы не стала так поступать, если бы мне не было важно знать.

— Знать…ох. И что же, он ходил?

— Ходил, конечно. Две-три минуты шатался по комнате. Я увидела это и поняла, что была права.

— Вы мне расскажете, как вы пришли к мысли, что он сможет ходить?

Барбара окинула ее взглядом.

— А почему я должна вам это рассказывать? Взгляните на себя. Вы женщина — и принимаете на веру все это вранье. Вы работаете на них.

— Что вы имеете в виду?

— Вы себя раскрасили. Вы соскоблили волосы с ног и натянули на них нейлон; вы ходите, затрудняя себе шаг юбкой, которая стискивает вам ноги, и шпильками, нарочно изобретенными, чтобы вы споткнулись на бегу, если им вздумается вас изнасиловать. Вы пришли сюда, чтобы выполнять за них их работу. Почему я должна вам рассказывать? Вы мне не поверите.

Эвелин не встревожил такой поворот беседы. В словах Барбары не было враждебности. Если что и было, то жалость. Барбара не причинит ей вреда, просто потому, что она женщина. Теперь, когда это стало ясно, уверенности прибавилось, и дальше все пошло, как по маслу.

— Возможно, все так и есть. Но тогда, разве вы не обязаны предупредить меня об опасности, раз уж это и впрямь так важно — как женщина женщину?

Барбара в восторге хлопнула себя по колену.

— Поймали на слове, док. Вы правы. Нет, но как ловко, мой же собственный бред обернуть против меня!

Эвелин записала в блокноте: Может принимать легкомысленный тон, обсуждая свой бред. Настолько убеждена в своей правоте, что не боится шутить.

— Что вы пишете?

— А? О… — Отвечай честно, если будешь лгать, она догадается. Будь с ней откровенна и не уступай ей в беспечности. — просто заметки о вашем состоянии. Я должна поставить диагноз и сказать преподавателю. Он хочет знать, какого типа у вас помешательство.

— Дело нехитрое. Я параноидальная шизофреничка. Тут не надо научной степени.

— Ну да, пожалуй. Хорошо, расскажите мне об этом.