Манфред

— Да, уж, придётся запоминать этот бред. Вот бланки, дополнительно напечатанные машинисткой Людой. Она, как ты и сказал, спрятала их в приёмной за портретом фюрера, а я тихо забрала, когда она ушла домой.

Основную ставку Клара делала на стереотипы традиционного немецкого воспитания. Представить себе добропорядочную немецкую мать, рискующую своими детьми — немыслимо для немецкого менталитета.

Главное — не выйти из образа. Она мать и только мать, готовая на всё, чтобы обеспечить своих крошек самым необходимым.

***

Особенно тяжко было ночами.

Как известно, если человека терзают страхи и сомнения, то ночами с ними справиться удается не всякому.

Бабушка Клары говорила ей в детстве, что это "бесы страха":

— Им не дано изменить судьбу человека против воли Божьей, но замучить и свести с ума могут.

Совет бабушка давала такой:

— Осени себя крестным знамением и скажи "Господи защити меня". А потом возьми и стряхни ладошкой с плеч, словно мусор, со словами "Изыдите!".

Маленькая Клара слушала с сомнением — ерунда какая. Только сейчас она поняла — в детстве человек редко испытывает настоящий страх, долгий, изматывающий. Детские страхи быстрые, сиюминутные. Только что ребенок испугался, замерло сердечко, а через десять минут весело смеётся.

***

Всё-таки разговор с Эсси-Эзингом дал свои результаты, хоть и не сразу. Вебер решил использовать предложение врача, как способ выслужиться, распорядился выделить под ревир (санчасть) лагеря небольшое помещение бывшего склада заводской столовой.

Теперь у Эсси-Эзинга и Нади была своя крыша над головой и доступ к воде. Это можно было считать маленькой победой. Им даже выдали несколько тощих одеял.

Пауль Вебер представил Гебитскомиссару Павлограда рапорт о "своем" предложении, как лучше использовать пленных на благо рейха. Отправка местной молодежи на работы в Германию уже шла полным ходом. Вебер предложил добавить к ним наиболее здоровых и крепких из своего лагеря. Гебитскомиссар Циммерман счёл предложение Вебера продуктивным, всё же численность отправляемых остарбайтеров оставляла желать лучшего, и разрешил организовать лечение, многие попадали в плен после ран и контузии.

Манфред Генрихович считал это удачей, теперь не жалел, что объявил себя немцем. Несмотря на презрение в глазах узников, статус "своего у немцев" стал приносить результаты. Ему и Наде выдали халаты, йод и ветхие комплекты простыней. Наденька ловко рвала их на ленты и кипятила, благо уцелела старенькая дровяная плита заводской кухни. К ней пленные по-прежнему относились с благодарностью и симпатией, помогли собирать по заводу остатки досок на растопку и угольную крошку из бывших плавильных цехов. Возможность сделать перевязку и провести дезинфекцию спасала жизни в жарком летнем зное.

Глава 13

Гестапо

Начальник Павлоградского гестапо Экке ревниво относился к успехам партайгеноссе. Услышав похвалу от Гебитскомиссара в адрес Вебера, скептически спросил:

— Откуда такая забота о благе рейха у этого докторишки? Просто спасает свою шкуру. При нём были документы?

— Нет, но пленные, прибывшие с ним, уверяют на допросах, что медсестра ещё под Харьковом называла его Манфред Генрихович, кроме того они успешно лечат узников, чувствуется практика.

— И это все? Подошлите к нему на "лечение" несколько ваших провокаторов, пусть нежно прощупают его на предмет побега, скажут ему, что есть надежные люди по ту сторону колючей проволоки, вот только сомневаются, стоит ли доверять немцу… Мне что, вас учить, как делается проверка?

Вебер терпеть не мог, когда ему указывали на просчеты, а особенно, учили, как их исправить. Но ссориться с Экке — себе дороже, поэтому Пауль кивал, потягивая коньяк, благодарно улыбался, маскируя досаду. Вернувшись вечером в лагерь, выместил всё накопившееся раздражение на беззащитных заключенных. В этот раз "подровнял" строй с особой жестокостью — убил троих.

Посылать к врачу провокаторов не стал, не видел смысла. Даже, если Эсси-Эзинг врёт, без его помощи лагерь не сможет обеспечить нужное количество рабочей силы для Германии, но чувство зависимости от лагерного эскулапа всё же претило.

И вот теперь, когда доктору Эсси-Эзингу стало казаться, что он смог войти к коменданту лагеря в доверие, ночью его грубо выволокли и, сбитого с толку, ничего не понимающего, втолкнули в кабинет Вебера. Несколько часов длился допрос. Военный билет, приклеенный к ноге, а позже перепрятанный в ревире, так и не обнаружили. Жена на прощание подарила ему целлулоидный конвертик из-под какого-то лекарства. Манфред так и носил его в гимнастерке вместе с фотографией Елены. Целлулоид отлично защищал документ от дождя и пота, плотно крепился к пластырю.

Вебер с упорством дятла повторял одни и те же вопросы:

— Имя? Звание? Настоящее имя?! Принадлежность к партии? Где работал до войны? Где семья?