Мангазейский подьячий

— Ага. Тощая и черная, как лучина, да еще и вся спина исполосована. Красотка — отворотясь не насмотришься!

Я провел обеими руками по голове моей скоморошки, приглаживая волосы, и поднял ее лицо так, чтобы она посмотрела мне в глаза. Своими яркими серыми глазами. Да, я не знаю, как это получилось, но ее глаза были яркими, как солнечный свет…

— Аглашенька, ты прекрасна. И я тебя не брошу. Никогда. И…

Я наклонился и тихонько прошептал ей на ушко:

— Мне нравятся худенькие девушки. Мне нравишься — ты.

«Жалость — это не любовь» — всплыли у меня в голове слова тети Анфии. Я говорю это Аглашке из жалости? Нет. Мне просто хочется, чтобы она перестала расстраиваться. Мне хочется, чтобы она была… счастлива? Без всяких других мыслей, без желания затащить ее в койку — тем более, мы и так на койке — просто так.

Погодите, это что — и есть любовь?

Как там? Влечение чего-то к чему-то… плюс еще одно влечение… и, кажется, дружба… и все это в смеси… Не помню…

Моя скоморошка прервала мои попытки анализа. Она обхватила меня за шею и впилась в губы долгим жарким поцелуем. Я не сопротивлялся… вначале. И потом я тоже сопротивляться не стал. Просто потом я взял в свои руки инициативу и острые плечи.

Когда мы оторвались друг от друга, тяжело дыша, я с удивлением обнаружил, что за время поцелуя мы слегка поменяли положение. Совсем чуть-чуть. Теперь Аглашка лежала на спине, а я нависал над ней сверху. И ворот рубашки на ней был развязан и чуть сполз вниз, обнажив белое плечико. На котором розовел след поцелуя… это что, я? Когда успел…?

— Я боюсь, — тихо прошептала Аглашка, глядя на меня снизу и не делая попыток ни подтянуть рубашку, ни поправить сползшую лямку сарафана.

— Я тоже.

— Я ничего не умею.

— Я тоже.

— Это неважно.

— Это неважно.

Тонкие пальцы скользнули по моей груди и осторожно расстегнули верхнюю пуговицу кафтана. А потом вторую. А потом проникли под одежду и коснулись моей груди. Прохладные. Приятные.

Я замер на секунду. Глубоко вздохнул. Склонился и осторожно коснулся губами тонкой шеи. А потом поправил рубашку моей скоморошки и натянул назад лямку сарафана.

— Почему? — чуть не застонала она.

Аглашенька, да я сам чуть не застонал.

— Потом.

— Потому что я тебя не привлекаю?

— Потому что все остальные стоят под дверью и подслушивают.

Глава 41

— Мы не подслушиваем! — сказали из-за двери. Потом помолчали, видимо, осознавая свои слова, и ойкнули.

— Я их убью, — прошипела Аглашка, натягивая одежду на плечи, — Всех.

Я был готов присоединиться к ней. Нет, ну в самом деле! В такой момент мне меньше всего были нужны зрители. И слушатели — тоже.

— Вы закончили? — спросили из-за двери. Я как-то все не мог понять, чей же это голос. Слово «мы» подсказывало, что их там минимум двое. А по факту могло быть от двух до пяти.

— Мы и не начинали! — зарычала моя скоморошка, выбираясь из-под меня и поправляя задравшийся подол сарафана. Хм. Когда она успел так задраться?

— Тогда мы заходим!

Всем хороши эти убежища Осетровских. Вот только внутренних засовов или каких других запоров в них не предусмотрено. Поэтому вся толпа беспрепятственно сломилась к нам в комнату.

— Эй, мне кто-то что-то обещал! — уперла руки в боки Дита.

— А мне кто-то обещал возможность отыграться, — хихикнула Настя, весело сверкнув стеклышками очков.

Клава по своему обыкновению промолчала, но смотрела на меня очень счастливыми глазами.

Я понял, что я здесь чего-то не понимаю. Такое ощущение, что они все искренне рады за Аглашку.

«Толпа» состояла из трех человек, моих девочек, Диты, Насти и Клавы. И они выглядели совершенно не похожими на чем-то расстроенных людей. Скорее, наоборот: они выглядели как люди, совершенно чем-то довольные. Как будто…

Я с сомнением посмотрел на Аглашку, но та была озадачена не меньше моего. Если тут и был коварный девчоночий заговор, с целью свести меня с ней — она в этом не участвовала… эй!

— Эй! — возмущенно заверещала Аглашка, когда на меня, отпихнув ее в сторону, налетел девичий вихрь и принялся расцеловывать во всех месте, из тех, что выше шеи… ай! В ухо-то зачем?! Кто-то умудрился так смачно чмокнуть меня в ухо, что в нем теперь звенело, как в старом механическом будильнике.

Так. Стоп.

Я вырвался и встал:

— А теперь — объяснения! — и нахмурился еще.

— Настоящий боярин, — всплеснула руками Настя.

— Прямо как мой папа, — пискнула Клава. По моему, именно она и попыталась сделать меня на одно ухо глухим.

— Грозен, — кивнула Дита. И тут же получила шлепок по попе от Аглашка.

— Это не объяснения! — я нахмурился еще сильнее и в результате просто зажмурился. Да, над грозным взглядом надо еще поработать…

— Тогда садись! — меня усадили к Аглашке, уже успевшей взобраться на кровать с ногами и прижавшейся ко мне.

Девчонки, плюхнувшиеся на кровать Диты, выглядели чересчур веселыми и довольными. Чересчур веселыми и довольными для тех, кто имел на меня кое-какие виды, а сейчас застал с одной из своих подруг. Насколько я знаю, девушки не очень любят обнаруживать своих подруг в постели своих парней.

Заговорщицкая троица переглянулась, и слово взяла Настя, как самая смелая и самая серьезная: