Маньяк Фишер. История последнего расстрелянного в России убийцы

– Он из Москвы. Мы же запрашивали сотрудников, которые живут поблизости, – пояснил начальник оперативной группы.

– А он на облаке летал? У него же даже машина есть, – взвился следователь.

– Московская прописка, московские номера. Мы запрашивали конезавод контакты всех местных сотрудников. Из Звенигорода, Одинцова, Дмитрова. Не из Москвы, – сказал Телицын, закуривая сигарету.

– Устанавливаем слежку. Что теперь еще остается? – махнул рукой Бакин.

– Предлагаешь дождаться, когда он еще кого-то убьет? – усмехнулся Телицын.

– С чего мы вообще взяли, что это он? – поморщился следователь. – Подвез школьников до дома? Предлагал обокрасть ларек? Давал детям сигареты? У него есть гараж? Что из этого на высшую меру наказания тянет?

– Нужен обыск, – пожал плечами Телицын.

– Надо выяснить, кто он такой, опросить людей и следить. Мы даже не знаем его связей. Ну хорошо: прописан он в хорошем районе Москвы, а гараж его в сотне метров от гаража генерала КГБ, в двух шагах от Горок-10. Там везде охрана и большинство людей с погонами. Кем нужно быть, чтобы убивать там детей? – возмутился Бакин.

– Сумасшедшим, – пожал плечами Телицын. – Считаешь, вменяемый человек на такое способен?

– Надеюсь, – бросил следователь и нервно схватил пачку сигарет со стола. – Во-первых, у обычного преступника есть логика, у сумасшедших – нет. Во-вторых, я бы не хотел, чтобы убийцу признали невменяемым.

– Не признают. Несколько лет убивает, прячется, никаких признаков аффекта и психоза.

– Тебе виднее, – с долей сарказма проговорил Бакин. Он уже проходил все это с Чикатило. Если бы в 1984 году, когда Ростовского потрошителя арестовали в первый раз, все сделали так, как положено, то как минимум восемь человек остались бы в живых.

– Если мы его сейчас арестуем, будет шанс найти мальчиков живыми, – ответил Телицын. Он сам не верил в то, что говорил, но думать о самом страшном не хотелось. Следователю вдруг вспомнились обезумевшие от волнения, растерянные родители ребят, которые до этого, кажется, никогда в милиции не бывали и ни с чем противозаконным не сталкивались.

Четвертого октября 1992 года, поздним вечером, в отделение милиции Одинцова поступило сообщение о найденных трупах.

Сотрудники постоянно слонялись по конезаводу, изображая зевак, любителей лошадей или родителей, ожидающих своих чад с занятий. Они понимали, что, устроив очередные массовые допросы сотрудников, только напугают Головкина. Тот вполне мог сбежать. Оперативники просто ходили по периметру плаца, толклись в курилке или возле загонов с лошадьми и, если видели кого-то из подростков, начинали аккуратно их опрашивать. Никто из детей не отнекивался и не отказывался от разговоров, но лишь только речь заходила о Головкине, они вдруг замолкали и прятали глаза, будто их уличили в чем-то постыдном. Постепенно то один, то другой подросток проговаривались о том, что они смотрели фильмы по вечерам у дяди Сережи, который учил их разбавлять медицинский спирт. В один из дней следователь Смолеева разговорилась в курилке с молодым жокеем Мишей. Парень был старше тех, кто обычно интересовал убийцу, но женщина знала, что он буквально вырос на конезаводе.

– Не поможешь мне? Я собираюсь сына к Сергею Головкину на обучение отдать. Хочу узнать, что за человек будущий преподаватель.

– Дядя Сережа странный, если честно. Я раньше все время с ним проводил, он больше всех о лошадях знает. Мы вроде бы дружили, а потом как-то он попросил меня помочь кое в чем. Я согласился, но ничего не вышло, и мы больше не общались почти, – путано стал объяснять Михаил.

– В чем помочь? – насторожилась женщина, пристально глядя на молодого жокея. Темноволосый, субтильный, с живой мимикой и миловидным лицом, несколько лет назад он вполне мог бы заинтересовать Фишера.

– Мы вроде поехали картошку копать, а уже в электричке он рассказал, что хочет мне склад со старинными вещами показать. Но склада там не оказалось, и мы вернулись ни с чем.

– Это где у нас тут заброшенные склады? – насторожилась женщина.

– Я не помню станцию, а туда он меня вслепую вел, чтобы я кому-нибудь не проболтался, – ответил парень.

Ему было неприятно все это рассказывать. Он старался не задумываться о том, что случилось на самом деле в тот день, поэтому говорил словами того тринадцатилетнего мальчика, который во все это поверил. Сейчас Михаил сам вдруг почувствовал абсурдность той истории, но память еще не успела перекроить воспоминания по новому лекалу, и молодой человек продолжал говорить устами подростка.

– Что значит «вслепую»? – спросила Смолеева.

– Ну… Мы вышли на станции, он снял с себя кепку и надел на меня, натянув козырек на лицо. Я чуть не задохнулся тогда. Кепка, знаете, очень сильно воняла.

– Странная история, – пробормотала следователь.

– Да, я и говорю, он странный. Вы у любого из ребят здесь спросите, они подтвердят. Свое дело он знает, но вы все равно подумайте, прежде чем сына ему в ученики отдавать.