Маньяк Гуревич

Группа на этот самый курс по психологии набралась приличная, человек тридцать; люди все не с улицы, не с кондачка; люди с образованием и пониманием, с чувством ответственности и желанием хапнуть на халяву какие-то знания по психологии.

Лектор был из ленинградских интеллигентов. Тип узнаваемый: чистенький, выбритый, в старом, но выглаженном костюме и, главное, при галстуке. Ботиночки сильно ношенные, но чищеные.

Однако видно, что дядька пьющий: такие вещи заметны по некоторой зыбкости движений, словно человек долго лежал в забытьи и вот, очнулся, но пока ещё не очень уверен – где он и по какому поводу тут находится.

Гуревича же одолевало какое-то назойливое дежавю: он сидел, слушал лектора, многое записывал и активно участвовал в занятиях… и при этом мучительно пытался вспомнить – где он видел это лицо? Не очень давно… Точнее, совсем недавно.

И поскольку он много читал по обсуждаемым темам – практически все, что удавалось достать, – и собирался посвятить себя психиатрии, ему было неподдельно интересно и слушать, и спорить, и приводить и сопоставлять разные точки зрения известных учёных. Он всё время тянул руку – уточнить кое-что, прояснить то-другое. Вопросов много задавал, иногда вроде и не по теме.

И лектор его невзлюбил. Сильно невзлюбил…

Увы, такое случается в самых разных группах общества, и это тоже – из области психологии. Существуют несколько вполне убедительных и уже подтверждённых теорий о взаимодействии разных типов человеческих темпераментов в замкнутых коллективах: на борту космических кораблей или в дальних экспедициях на полюс… Проблема в том, что внезапно возникшую неприязнь трудно вернуть в исходную ситуацию. Неприязнь сама себе ищет подпитку, радуется, когда находит, и как на дрожжах растёт с каждым новым толчком, с каждым пустяковым жестом или словом. Трудно её задавить, необъяснимую неприязнь, практически невозможно.

Гуревич видел, что стоило ему поднять руку с вопросом, как лектор наливался изнутри тёмной жёлчью, оттягивал узел галстука, словно его душила чья-то невидимая рука, опускал глаза и, трепеща пальцами бывшего пианиста, снимал соринки с рукава старенького клетчатого пиджака. Но сдерживался, пока сдерживался изо всех сил.

Гуревич хотел, но не знал – как ему помочь.

На каждом из этих занятий было много ролевых игр, в то время только входивших в моду среди психологов и педагогов. Лектор сам назначал роли для слушателей курса. Вы, скажем, пассажир в поезде, а вы – коммивояжёр и должны всучить этому человеку утюг новейшей марки. Или: вы – бандит, а вы – пенсионер с только что полученной пенсией. Или: вы – маньяк, а вы – случайно подвернувшаяся жертва… И всякий раз, в любом эпизоде роль бандита, маньяка, и вообще отпетого негодяя, получал Гуревич.

– Значит, так: вы – маньяк, растлитель малолетних, – палец лектора упирался в Гуревича, – а вы, Юля, – маленькая девочка, задача которой спастись, заговорив зубы этому подонку…

– Так, внимание: у нас тут концлагерь. Вы, Стёпа, – жертва. А вы, – палец упирался в уже привычного козла отпущения, – вы – фашистский палач.

В этот момент Гуревич вспомнил, где встречал лектора! Две недели назад самолично вытащил его из лужи: в трусах, но при галстуке, с синей от побоев физиономией. Вытащил и отвёз в алкогольный спецприемник при больнице имени 25-го Октября.

И вновь: невидящий взгляд в сторону и только бледный, слегка дрожащий указующий перст:

– Вы – маньяк, душитель старушек, а вы, Таня…

– Почему это я всегда – маньяк, растлитель и душитель старушек? – не выдержал Гуревич.

И лектор сорвался.

– Да потому что вы – противный! – выкрикнул он, багровея. – Вы – неприятный человек, вы во всё лезете! Вы… во все лужи вы влезаете!!!

– Да, – вежливо произнёс Гуревич. – Я влезаю во все лужи, чтобы вытащить оттуда избитого алкаша в трусах и в галстуке…

На две-три секунды всё провалилось в бездыханную тишину, какая случается только в преддверии грозы или близкой драки. Все, просто все разом смолкли и замерли, хотя понятия не имели, в чём дело и почему это лектор шатнулся к стене и тяжко задышал, пытаясь ослабить галстук и превозмочь подступившие слёзы. Но не превозмог: заплакал… Заплакал бурно, жалко и безутешно, как плачут только дети и алкаши.

– Да! – выкрикнул он. – Да, я пьющий человек, я пьющий человек!!!

И тут вся группа, как один, дружно охнула, откачнулась разом, как пейзане в кордебалете, мгновенно став спаянным коллективом. И этот монолитный коллектив на едином выдохе протянул:

– Ну-у, Гуревич, ты и вправду маньяк! Маньяк ты, Гуревич!

Писающий мальчик