Маньяк из Бержерака. Дом судьи. Мегрэ и человек на скамейке

– Какое отношение это имеет к вашему расследованию? Хотели меня разговорить, так, что ли?

Он пошарил рукой в кармане, однако не нашел сигарет в опустевшей пачке. Тогда Мегрэ протянул ему новую, специально для этого купленную.

– Садитесь-ка, Форлакруа…

– Это правда, что судья признался?

– В чем именно?

– Вы прекрасно знаете, о чем я.

– Он признался в давнем преступлении… Много лет назад, еще в Версале, он застал вашу мать с другим мужчиной и убил его…

– А!

– Скажите, Форлакруа…

Молчание. Тяжелый взгляд на Мегрэ.

– Вы были дружны с Марселем Эро?

Снова молчание. Мэр, согласно установившейся традиции, оставил несколько бутылок вина на столе, и комиссар налил себе выпить.

– Какая разница?

– Никакой. Почти никакой, конечно… Вы приблизительно одного возраста… Он тоже разводит мидий… Вам наверняка часто приходилось встречаться в море, на танцах, например. Я говорю о тех временах, когда он еще не лазил в окно к вашей сестре.

– Да, мы были друзьями…

– Вы жили один, верно? К слову сказать, какое необычное стремление к одиночеству, в вашем-то возрасте! Дом у вас большой…

– Каждый день ко мне приходит женщина, она убирает…

– Я знаю. А кухня?.. Не будете же вы утверждать, что сами себе готовите?

Альбер Форлакруа мрачнел все больше, не понимая, куда клонит комиссар.

– Бывает… Я не гурман, знаете ли… Кусок ветчины, яйца… Сотня мидий перед обедом… Иногда хожу поесть в гостиницу «Порт»…

– Любопытно…

– Что любопытно?

– Ничего… Вы такой, какой есть! Короче говоря, вы живете в Л’Эгийоне отшельником… Вам никогда не приходило в голову жениться?

– Нет.

– А вашему другу Эро?

– Он мне не друг.

– Уже не друг, так ведь? Одним словом, вы рассорились, когда по деревне пошел слух, что он проводит ночи в спальне вашей сестры?

Тревога Форлакруа росла на глазах. В начале разговора, несмотря на свою подозрительность, он не придавал слишком большого значения расспросам Мегрэ. Теперь же он вдруг почувствовал, будто со всех сторон его оплетают тонкие, натянутые, как струны, нити. Чего добивается комиссар? А тот тем временем наливал ему вина, пододвигал пачку сигарет.

– Пейте… Курите… Располагайтесь удобнее… Возможно, нам придется провести здесь какое-то время.

Тогда Альбер Форлакруа поклялся себе (и эта мысль ясно читалась у него на лице): «Я не скажу больше ни слова! Не буду отвечать ни на какие вопросы!»

Мегрэ прошелся по комнате, долго и задумчиво разглядывал бюст Республики.

– Вы не голодны?

– Нет!

– Уже поужинали? А я вот голоден как волк, жаль, не догадался захватить с собой несколько картофелин…

Да! Давай! Вздрагивай, дружище! Ты чертовски хладнокровен, это все уже поняли.

– Итак, вы и Эро, можно сказать, два первых парня на деревне – при вашей-то внешности. Девушки, наверное, вам проходу не дают…

– Мне нет дела до девушек.

– А вот о Марселе такого не скажешь! Даже ребенка сделал! Когда вы узнали, что он спит с вашей сестрой, вы, конечно, пришли в ярость. Не понимаю, как это обошлось такой малой кровью…

– Мы подрались.

– И не один раз, полагаю? Ведь он продолжал… Очень неприятно, конечно. Я плохо его знаю, но вы-то уж точно знаете его намного лучше… Вам не кажется, что Марсель действительно был влюблен в вашу сестру?

– Не знаю.

– Некоторые именно так и считают, между прочим. Поговаривают, что он даже собирался на ней жениться, и с судьей условился… В таком случае вы могли бы помириться, разве нет? Он стал бы вашим зятем. Все-таки очень жаль, что он сбежал, это говорит не в его пользу… Должен признаться, у меня имеется приказ на его арест. Если он не виноват, зачем же было вот так исчезать и скрываться несколько дней на болотах?

Альбер курил одну сигарету за другой. Иногда под окнами раздавались тяжелые шаги – это деревенские жители шли в кафе, чтобы сыграть партию-другую.

А «старая песенка» продолжалась. Время от времени, отворачиваясь от собеседника, Мегрэ замирал с выражением растерянности на лице. Много людей пришлось ему допросить за свою жизнь, самых разных… Озлобленных, хитрецов, ловкачей, изводивших его не хуже, чем он их.

Самый знаменитый его допрос на набережной Орфевр длился двадцать семь часов. Их было трое, сменявших друг друга, чтобы не дать подозреваемому расслабиться ни на секунду.

Но никогда прежде комиссару не случалось работать с такой тяжелой, такой инертной массой, как Альбер Форлакруа.

– Марсель ведь единственный ребенок в семье, верно? А мать овдовела?.. У нее есть какие-нибудь сбережения? Спрашиваю потому, что если его признают виновным, то жизнь бедной женщины…

– О ней можете не беспокоиться. Она побогаче будет, чем многие здешние жители…

– Тем лучше! Поскольку, чем дольше я думаю… Слушайте-ка! Хотите, я вам расскажу, только между нами, что произошло на самом деле? Секундочку, мне нужно позвонить… Чуть не забыл, вот была бы неприятность! Алло, мадемуазель… Это я, да… Мой долг – коробка шоколада… Ах да, совсем запамятовал! Вы предпочитаете засахаренные каштаны! Одним словом, долг мой растет… Я знаю, что вы уже закрыты. И все-таки не согласитесь ли вы связать меня с Нантом?.. Да, с оперативной бригадой… Спасибо, мадемуазель.