Манифест персонализма

Теперь понятно, почему те, кто называет себя материалистами, негодуют против этого лишенного жизни мира, против этого обманчивого призрака приличных людей. Их многочисленное племя бродит среди людей обычных, и они сталкиваются с непредвидимыми событиями. И те и другие то вместе, то по отдельности подавляюще действуют на окружающих, давят на них, то причиняя боль, то заигрывая с ними, то вызывая смущение. Их инстинкт, их прошлое, их настроения, а иногда голод и взрывы сильного гнева давят на них изнутри, и они не отделяют собственные мысли от этого своего состояния и других тяжких ощущений: где найти им отдохновение от всего этого? Впрочем, иногда им случается увидеть великолепие красок, услышать чудные звуки, сделать что-то собственными руками, и тогда они получают истинное удовлетворение. Очищение? Часто они готовы к нему: разве они не испытывают страданий, разве жизнь их не жестока, разве не обладают они тем глубоким дыханием, которое набирает силы, пускаясь в приключения ради спасения израненной справедливости? Но они, эти отшлифованные, отполированные, безразличные и холодные души и слышать не хотят о благородных чувствах, свойственных рыцарям. В данный момент они очищают себя от идеала и рассуждения, от печатного слова и нравственности. Завтра, быть может, ну конечно же завтра они вновь с удивлением откроют для себя бытие и Сына Божьего, священную Книгу и святость. Эти внушительные предметы, которых они коснутся своими руками, заговорят с ними неожиданно утонченным языком. Ну а пока они хотят быть варварами. Быть может, это и не очень твердый и логичный путь, но зачем же тогда болтуны и плуты закрыли подходы к путям твердым и логичным? Для многих материализм — это, несомненно, лишь наивная вера в лучезарный мир, который видится по ту сторону его разложения и упадка, пробуждение чувства целостности, возрождение молодости и простодушия, потребность в единении с вновь обретенной вселенной и новым людским сообществом; гневное презрение к лживой пустоте слов и всяческим красивостям, которые подменяют собой духовность; потребность в действии, прочности, плодотворности; идущий из глубин человечества требовательный инстинкт присутствия. Конец романтизма и его возрождение. Ненависть к слову и парадности, нацеленная на восстановление в правах песни деяний.

Философы и теологи могут тотчас же вновь приступить к своим делам, внося ясность, направляя, упорядочивая. Мы не станем объявлять их труд бесполезным: апология примитивного — последняя спасательная шлюпка всех видов разложения. Но истратят ли они все свои усилия на то, чтобы поддержать уровень воды, уходящей в песок, или же на то, чтобы отыскать новые источники, стараясь не стать жертвой словоблудия, к чему толкает их собственное ремесло?

Что касается нас, то мы отвергаем выбор между первобытным материализмом и салонным спиритуализмом. Наивная концепция материи в материализме развеяна наукой. Менее наивная, но столь же небезгрешная концепция духа в идеализме отвергнута самим духом. Апологеты силы и расы провозглашают духовное обновление. Защитники справедливости называют себя материалистами. Из этой путаницы следует один вывод, а именно то, что либеральный дух, дух созерцательный, равнодушный, бесчеловечный и бескорыстно служащий угнетению, стал мишенью для всех возмущенных.

Одни избавляются от него, прикидываясь дурачками, и называют духом кипение крови, спортивный зуд, приверженность национализму, насилие, стоящее на службе у морального порядка, или же опьянение идеей коллективности и подчинения государству. Из одного рабства они попадают в другое, еще более жестокое, но столь же недолговременное. Заблуждение не может избавить от заблуждения.

Безотчетно веря в некие силы и упиваясь красноречием, подчиняясь внутренним и коллективным тираниям, современный человек наверняка не сумеет освободиться от «спиритуализма» и «материализма». Это возможно лишь при условии, если он в личностном и коллективном плане определит свое место в восстановленном универсуме и если с помощью свободного решения он, как обновленная личность, включится в ответственные деяния, руководствуясь зовущим к единству светом. Ни ангел, ни зверь: он телесен (в том прекрасном смысле, о котором любил говорить Пеги) и своим вниманием к миру, и стремлением дать подтверждение каждому из своих слов и обеспечить высокое качество своему присутствию среди близких ему людей и обычных предметов; он духовен, поскольку жаждет изменений, приобщаясь к окружающему его миру, и так до бесконечности.