Манифест персонализма

Быть может, мы уже выходим из периода брожения и вступаем в пору братства. Братство — это творчество, постоянное обновление и, как мы полагаем, самая высокая форма мужества.

Февраль 1934 г.

IV. Разрыв между христианским порядком и установленным беспорядком

1. Исповедь для нашего брата христианина [89]

И взяла нарядные твои вещи из Моего золота и из Моего серебра, которые Я дал тебе, и сделала себе мужские изображения, и блудодействовала с ними.

(Иезекииль 16:17)

Господи, ты вылепил их из земли, Так не удивляйся, что они оказались приземленными!

(Шарль Пеги)

Среди христиан живет одна тайна — тайна их предательств. Об этом говорят шепотом, про себя (если вообще говорят). То тут то там их уточняют с покорным смирением. Все ждут человека, у которого хватит смелости говорить об этом вслух. А до этого стремятся ограничить свой взгляд только той зоной, которую поразила язва, чтобы затем смазать ее успокоительным бальзамом. Однако среди нас живет множество честных людей, множество святых.

Очевидно, что в мире дела обстоят плохо, но никто не сожалеет об утерянном граде Божием. Разве не очевидно, что мы здесь ни при чем? Разве мы не обладаем истиной? Вот я, торговец сукном, я исправно плачу своим поставщикам, декларирую свои доходы и совсем не имею дела с полицией. Но тогда, не правда ли, это другие. Другие: франкмасонская опасность, социалистическая пропасть, школа без Бога, нудизм, стоячие лужи, профсоюзы, короткие стрижки, кубисты, большевики, кто там еще, о великий Боже!

Ты, христианин, говоришь «другие», а если все же это был ты? Может быть, и другие, но если именно ты позволил это другим? Умирают не только ради других. По большей части умирают ради себя самого. У каждого свое зло. Есть такие, у кого зло чужое, и оно отягощает их. Но я хотел бы думать, что в предстоящей расплате ты, христианин, захочешь исповедаться прежде всего за свое зло, раз ты идешь в мир с исповедью.

Подлинное раскаяние состоит в том, чтобы быть дальновидным, независимо от того, идет ли речь о падении или о возвышении. В тот день, когда мы, содрогнувшись, признаем, что огромная часть христианского мира и христианских жизней отдана на откуп язычеству, в тот день можно будет считать, что час исцеления близок.

Боятся позора: «Ах! Вы их не знаете. Они быстро повернут против нас первые же наши признания. Здесь не остановятся ни перед чем, будь то престиж, догматы или крест». Давайте-ка оставим их в покое. Неужели вы верите в то, что они станут ждать ваших признаний, чтобы подвергнуть разоблачению то, что вы говорите, и то, чего вы не говорите, а сверх того, раз вы оставляете им свободу действий, то и то, чего вы не делаете. Почитайте-ка их прессу, поговорите с ними: вам нечего сказать им. Будем откровенны: вы боитесь шокировать не неверующего, а благочестивца. Тогда вспомните, что существует два вида позора. Существует позор, который мы своим молчанием и своим лицемерием поддерживаем в миллионах сердец, впавших в детство по отношению к религиозной истине, которые, как дети, могут познавать христианский универсум не иначе как через затемненную пленку, которую им вручают люди, или же изнывая от ран, которые им наносят люди: это позор, который ведет в геенну огненную тех, благодаря кому он и существует. На противоположном конце — жгучий позор, тот, который воспламеняет истина в угасших сердцах. Это тот позор, который привел бы наши души к покаянию. Допустим, что он убьет несколько мертвых. Но знаете ли вы, скольким живым он даст свободу?

Вот и настали героические времена. Христианин знает, что вратам ада не устоять перед церковью, что и на земле нить, ведущая в Царство Божие, не будет оборвана. Но кто гарантирует от того, что эта нить однажды не окажется в руках десятка праведников, распятых на кресте? Речь идет не о статистике, учреждении или власти. Речь идет о том, живет ли в наших сердцах misereor super turbam^{54}. сострадание Христа к людям, к каждому человеку, каков бы он ни был. Пока мы находимся в преддверии революционного периода, в течение которого общество будет перестраиваться снизу доверху, а сам человек будет пересматривать свое наследие, начиная с самой первой копейки, вопрос стоит очень просто: хотим ли и мы умереть вместе с тем, что умирает, или же мы хотим отделить свои вечные ценности от мира, который погружается в бездну, и вернуть им первозданную чистоту, чтобы они смогли плодотворно воздействовать на мир, который грядет.