Манхэттен-Бич

Когда мать Эдди умерла от тифа, отец отвез четырехлетнего сына в приют для беспризорников. В ту пору приют находился в Уэстчестере, в районе Ван-Уэст, но когда Эдди подрос и стал кое-что соображать, Ван-Уэст уже вошел в Восточный Бронкс. По другую сторону Юнионпорт-роуд стояло несколько зданий, где жили девочки, и там был точно такой же пруд, как у мальчишек, но умудрялись ли девчонки так же сноровисто ловить руками сторожких хмурых карпов, Эдди так и не узнал. Брианн уехала в Нью-Джерси, к родне по материнской линии; мать Брианн умерла еще в Ирландии. Вскоре отец стал навещать Эдди, брал его с собой на скачки, а потом и в салун. От этих прогулок Эдди запомнилось одно: он изо всех сил вцеплялся в отцовскую руку, старясь поспеть за ним в своих коротких штанишках, а тот шагал размашисто, умело лавируя между конными экипажами и трамваями.

Лежа в огромной спальне, где его дыхание сливалось с дружным сопением множества мальчишек, Эдди досадовал на себя, на свою худобу и мелкотравчатость: бедра узкие, лицо заурядное, с резкими чертами; волосы как грязная солома. Он с огромным нетерпением ждал ежемесячного посещения приютской парикмахерской, как не ждал даже ежегодного похода в цирк; он прямо-таки мечтал о той минуте, когда руки цирюльника равнодушно коснутся его головы и, погрузив его в полудрему, снимут накопившееся напряжение. В этом мире он значил не более чем пустая пачка из-под сигарет. Иногда ему чудилось, что грубая масса окружающего мира раздавит его в пыль – как он сам растирал в пыль кучки высохших мотыльков на приютских подоконниках. Порой ему даже хотелось, чтобы его раздавили в пыль.

Считалось, что лет с девяти-десяти мальчики должны после уроков зарабатывать деньги на мелкие расходы. Кругом висели бесчисленные объявления “Требуются мальчики”, зазывавшие малолеток на работу рассыльными, почтальонами или упаковщиками пианино на одной из фабрик музыкальных инструментов, в Бронксе таких фабрик было множество. Мальчишки посметливее торговали жвачкой, пуговицами или конфетами на вокзале Ван-Нест; они сбивались по двое, по трое и, приплясывая и распевая песенки, бойко рекламировали товар. Жители окрестных домов зорко следили за приютскими недорослями: все прекрасно знали, что эти огольцы в бакалеях подворовывают карамельки из витринных банок и батат с тележек уличных продавцов. Эдди не был исключением: никому не хотелось остаться с пустыми руками при дележе добычи. Но после преступлений, на которые ему приходилось идти, он чувствовал себя опозоренным, навсегда заклейменным в глазах подозрительных горожан. Он стал искать работу в других районах: вскочив на “колбасу” трамвая, ходившего по Уэст-Фармз-роуд, он переезжал реку Бронкс и ехал мимо Кротона-парка, где высились каменные и кирпичные дома. В своих приютских башмаках и кое-как сшитых штанах он выглядел едва ли не оборвышем, но, оказавшись на воле, он невольно распрямлял спину и, обращаясь к людям, смотрел им прямо в глаза.

Однажды ранней осенью одиннадцатилетний Эдди шел через Клермонт-парк в булочную на Моррис-авеню – он там работал разносчиком. Вдруг его окликнул пожилой господин в инвалидном кресле и попросил выкатить его на солнышко. Одет он был в двубортный костюм, на шляпе красовалось новенькое оранжевое перо. Эдди выкатил кресло, куда указали, потом сбегал в Бельмонт купить в киоске сигару и газету “Миррор”. Пожилой господин закурил и углубился в чтение. Эдди топтался рядом, ожидая знака, что он свободен. В конце концов он решил, что про него просто забыли, и напомнил о себе, стараясь говорить звучно и высокопарно, как те дамы-благотворительницы, которые читали им в приюте книги:

– Увы, сэр, солнце уже покинуло вас. Не желаете ли вы снова переместиться на более благоприятное место?

Старик озадаченно глянул на него и спросил:

– В карты играть умеешь?

– У меня нет колоды.

– В какие игры играешь?

– В расшибалочку. Двадцать одно. Три кости. Кинг. Покер.

Эдди отрывисто выкликал названия игр, точно монетку подкидывал, и едва крикнул “покер”, понял, что попал в точку. Старик пошарил под лежавшим у него на коленях пледом и протянул Эдди новенькую колоду.

– Сдавай по семь карт, одна – рубашкой вверх, остальные – рубашкой вниз, – сказал он. – Сдавай. Чур не жулить.

Они представились друг другу и расположились у освещенной солнцем скамьи, чтобы Эдди тоже мог сесть. Ставки делали с помощью палочек одинакового размера: Эдди подобрал возле скамейки прутья и аккуратно наломал их. Стол соорудили из одеяла, туго натянув его поперек усохших бедер господина Де Вира. Лощеные карты на ощупь казались стеклянными. Эдди вдыхал запах только что распечатанной колоды, ему хотелось полизать карты, провести ими по щекам. Он проиграл все партии, но ничуть не огорчился: в руках у него новехонькие карты, солнышко светит – сплошной восторг! Наконец пожилой господин достал из кармана тяжелые серебряные часы и объявил, что скоро за ним придет его сестра. И выдал Эдди пятицентовик.

– Так я же проиграл, – удивился Эдди.