Манхэттен-Бич

Даже если прогноз тестя верен, ошеломляла сама мысль о том, что им предстоит. До сих пор все прогнозы Артура Берринджера сбывались. Раньше Декстер не раз недоумевал: зачем тесть делится секретной информацией с людьми вроде Купера, ведь они не способны ни понять ее, ни правильно оценить, равно как и люди вроде Декстера, – те, кто ведет дела и в рамках, и за рамками закона. Ему и раньше приходило на ум, что тесть, возможно, кормит их ложной информацией – то ли чтобы проверить родню на вшивость, то ли чтобы они стали источниками определенного рода слухов. Декстер, однако, ни разу даже словом не обмолвился о том, что узнал от тестя, – так силен был авторитет старика. Вот и ответ. Артур Берринджер безгранично доверяет сыну и зятьям по той же причине, по какой Декстер никогда не запирает входную дверь в дом: тесть умеет поставить дело так, что его близкие становятся стопроцентно надежными людьми. Правда, у Декстера эта способность держится на физическом насилии, а у старика-тестя она, пройдя стадии очищения, превращается в дистиллят, в абстракцию. Мужчины клана Берринджеров уже ездят в оперу в цилиндрах, а предки Декстера в Старом Свете по-прежнему совокупляются на фермах за тюками сена. Его греет мысль, что настанет день, и его могущество очистится до кристальной чистоты, без малейшего намека на кровь и грязь, на которых оно взросло.

– В этой войне победят союзники, – сказал старик.

– Не… рановато ли?.. – с запинкой спросил Джордж.

– Ну, кому попало я бы этого говорить не стал, – ответил старик. – Но так оно и будет.

– Сомневаюсь, папа, что флотское начальство того же мнения, – заявил Купер.

– Флотскому начальству, сынок, так думать не положено, – отозвался старик. – И армейскому начальству не положено. И начальникам береговой охраны. Их задача – побеждать. А вот банкиры должны предвидеть ход событий; правда, для них это задача номер два, а сначала нам придется раскошелиться на войну.

По мнению Артура Берринджера, все достижения человечества – будь то римские завоевания или независимость Америки – всего лишь интермедии, главное же – хитрые операции банкиров (в первом случае – введение налогов, во втором – Луизианская покупка). Как часто бывает, любимый конек патриарха вызвал у членов семейства тоскливые вздохи. У всех, кроме Декстера. Его поразила мысль, что за очевидной истиной неясно маячит другая, как бы пронизывая первую своим излучением. Впервые он заинтересовался этим явлением в пятнадцать лет, наблюдая за двумя мужчинами. Каждый третий понедельник месяца они приходили к отцу в его ресторан на Кони-Айленд. Появлялся и еще один, правда, реже: непременно в новехоньких гетрах, а из нагрудного кармашка всегда выглядывал алый платок. Отец Декстера сразу шел за стойку, чтобы собственноручно налить этому посетителю бренди, словно не желал уступать эту честь бармену.

После таких визитов на отцовском лице застывала лишенная всякого выражения мина, за которой скрывались унижение и злость, и Декстер понимал, что лучше к нему с расспросами не приставать. Но его самого тянуло к тем посетителям: в глубине их глаз посверкивали искры непостижимых чувств, иногда они похлопывали его по плечу или ощутимо шлепали по спине тяжелыми ладонями. Он старался к ним подольститься, доливал в стаканы спиртное и, если отца не было рядом, задерживался возле их столика. Постепенно они начали его замечать, но безмолвно, точно животные. Позже, когда стали возвращаться мужчины, участвовавшие в Великой войне, в их уклончивых взглядах и заторможенных движениях Декстер подмечал много такого, что прежде восхищало его в людях мистера К. К тому времени он уже понял, что все это – приметы близкого знакомства с насилием.

– Разумеется, – со смешком продолжал Артур, – когда началась Депрессия, у нас, банкиров, появилось много свободного времени и вдобавок… одиночество, что ли, а с ним и возможность поразмышлять о будущем. После Гражданской войны в стране было сформировано федеральное правительство. А Великая война превратила нас в страну-кредитора.

– Какие у вас предчувствия? – спросил Генри: он не доверял Рузвельту.

Старик всем телом подался вперед и глубоко вздохнул.

– Предвижу, что наше государство достигнет таких высот, каких прежде не знала ни одна страна в мире, – негромко проговорил он. – Ни римляне. Ни Каролинги. Ни Чингисхан, ни татары, ни Франция при Наполеоне. Ха! Вы смотрите на меня так, будто я спятил и меня пора сдать в психушку. Разве такое возможно? – спросите вы. Да, возможно, потому что наше верховенство будет держаться не на покорении народов.

Мы выйдем из этой войны победителями, причем невредимыми, и станем ведущими банкирами мира. Мы будем экспортировать наши мечты, наш язык и культуру, наш образ жизни. И противостоять этому будет невозможно.