Манхэттенский ноктюрн

– Я же вообще грязный тип, как тебе известно.

– Что случилось?

Я потрогал голову разбитой фигурки, лежавшей у меня в кармане.

– Это длинная история.

– Можно послушать?

– Конечно.

Ресторан начинал заполняться посетителями.

– Давай сначала закажем завтрак.

Мы сели. Заметно было, что ее переполняет радость. Вчера я освободил ее от Хоббса, а сегодня она улетала в Китай. Впервые с момента нашего знакомства она была полностью уверена, что ей уже не о чем беспокоиться. У нее ярко блестели глаза, а губы сами собой складывались в улыбку. Она больше во мне не нуждалась, ей надо было как можно безболезненней поставить в этом деле точку. Откуда-то из глубины ресторана лилась музыка Вивальди, светлая и прозрачная, и я понимал, что всего через несколько минут мы оба станем другими, поэтому я просто наблюдал за ней, что доставляло мне немалое удовольствие. Она болтала о том о сем, оставляя след губной помады на краю стакана с водой, и пока она говорила, мой разум воображал себя серебристым омутом вожделения у ее ног, омутом, который испарялся в подвижную дымку желания, и эта дымка, обволакивая ее, поднималась вверх по ее туфлям и лодыжкам, по ее коленям, бедрам и между ног и дальше вверх, глубоко в ее лоно, вторгаясь все глубже и глубже, а затем, выскользнув оттуда и едва коснувшись крошечного скрытого шрама, продолжала свой путь вверх мимо талии и пупка, вдоль плавных очертаний ее спины и живота, беспомощно замешкалась у тяжелых складок ее грудей, мягко возвышавшихся над грудной клеткой, а потом отхлынула и снова поползла вверх и перекатилась через них, коснувшись ладонями моего воображения ее сосков, и заструилась дальше вверх, к хрупким косточкам шеи, а от них – в стороны, к плечам, обволакивая их и скользя по рукам вниз, к пальцам, державшим нож. К кончикам пальцев. К восхитительным, наманикюренным ноготкам отличной формы. А потом снова устремилась вверх по рукам, повторив очертания ее подбородка, и протиснулась глубоко в рот, за ее розовый язычок, который ласкал меня. Блестящая дымка моего желания все скользила и скользила вверх по ее скулам и глазам – при этом ее веки чуть вздрагивали, а ресницы легко распушались, – и дальше по лбу, как пальцами по всей длине расчесывая душистые светлые волосы, и еще дальше вверх, улетая прочь и отпуская ее навсегда. Вот чем я занимался, сидя за столиком и наблюдая за Кэролайн. Наверное, я буду скучать по ней. Если бы я был стариком, я наверняка бы скучал по этой женщине.

– Я принесла кое-что тебе показать, – сказала она.

Это была одна из тех брошюр с глянцевой обложкой, какие печатают компании по операциям с недвижимостью в более престижных районах.

– Я только что просматривала ее, когда ехала в такси. – Она бросила развернутую брошюру на стол. – Взгляни-ка вот на это.

Я увидел цветное фото большого белого дома с ухоженным газоном, множеством окон, террас, стрельчатых фронтонов, венчающих карнизов. Он был похож на яхту или свадебный торт.

– Думаю, Чарли это понравится, – заметила она. – Агент по недвижимости говорит, что он находится в семи минутах ходьбы от железнодорожной станции.

Она продолжила изучать фото, а я разглядывал ее лицо и в первый раз ясно увидел, что время начинает накладывать свой отпечаток на кожу вокруг ее глаз. Мне как-то не верилось, что она хотела окончить свои дни в большом белом доме или что она мечтала о жизни с Чарли. Я думаю, что в подобной перспективе она искала своего рода забвение, которому могла бы предаваться – изредка и ненадолго. Но влечения всегда возвращаются, и если я хоть что-то понял в этой женщине, так это то, что ее влечения будут не наталкивать ее, а уводить от мысли о надежных белых домах. Но с другой стороны, теперь я видел, как отчаянно стремится она к новой жизни, которая была здесь, прямо перед ней, и ей, по-моему, казалось, что эта жизнь совсем близко, стоит только протянуть руку; а еще она, вероятно, искренне верила, что ее долгому странному путешествию наконец-то пришел конец. Сейчас уже не в моде полная зависимость молодой женщины от мужчины, и для такой женщины, к примеру, как моя жена, получившей все преимущества образования, которое она считала главным в жизни, идея подобной зависимости, понятное дело, означала бы нечто вроде экзистенциальной смерти. Но если в Кэролайн и таилась неотчетливое желание сделать карьеру или получить работу, оно было подчинено куда более определенному стремлению перейти в общество, далекое от того, в каком она до сих пор пребывала, общество, в котором она, в первый раз в жизни, могла бы почувствовать себя в безопасности… от других и от самой себя.

– И у меня для тебя есть несколько вещей, – сказал я.

– Правда? А они так же интересны, как и моя?

– Трудно сказать.

– Тогда показывай первую.

Я сунул руку в карман и сжал в пальцах осколок фигурки из нефрита. Я мог бы на этом остановиться, мог бы сказать, что пошутил, и все просто было бы похерено. Но я поступил иначе, я положил кусочек нефритовой лошадки на стол. Уши у нее были отбиты, но глаза и морда выглядели превосходно.

Она нахмурилась, потом взяла ее в руки.