Мантикора

Взломать дверь оказалось вовсе не раз плюнуть, но Билл захватил с собой кое-какие инструменты, что нас удивило и даже потрясло. Через несколько минут мы оказались внутри. Внутри дом был еще более вылизанным, чем снаружи. Сюда приезжали на выходные, но все свидетельствовало о том, что дом принадлежит пожилым людям.

– Первое дело в таком предприятии, – сказал Билл, – посмотреть, нет ли тут выпивки.

Выпивки тут не было, а потому хозяева в глазах Билла немедленно превратились во врагов. Наверно, выпивку они спрятали, что было подло и взывало к отмщению. Он начал вытряхивать все из шкафов и кладовок прямо на пол. Мы не хотели выглядеть малодушными и тоже худо-бедно напакостили, но с прохладцей. Недостаток усердия разозлил заводилу.

– Меня от вас тошнит! – крикнул он и сорвал со стены зеркало. Зеркало было круглым, в такой гипсовой рамке с лепными цветочками. Он поднял его высоко над головой и обрушил на спинку стула. По всей комнате разлетелись осколки стекла.

– Эй, осторожнее! – крикнул Джерри. – Убьешь кого-нибудь.

– Я вас всех поубиваю, – завопил Билл. Минуты три-четыре он костерил нас на чем свет стоит, обзывая за трусость самыми грязными словами, какие приходили ему в голову. Когда говорят о «задатках лидера», я часто вспоминаю Билла Ансуорта. У него они, безусловно, были.

И подобно многим, кто наделен этими задатками, он мог из вас веревки вить. Нам было перед ним стыдно. Вот он – отважный искатель приключений, со всей щедростью души принявший нас, робких бедолаг, в свою компанию, дабы совершить отважный, опасный и в высшей степени противозаконный подвиг, а нас беспокоит только одно – как бы не поцарапать себе пальчик! Мы собрались с духом – и засквернословили, и стали крушить все, что попадалось под руку.

Аппетит к разрушению рос по мере, так сказать, еды. Начал я робко – скидывая книги с полки, – но вскоре усеял пол выдранными страницами. Джерри взял нож и принялся кромсать матрасы. Потом стал потрошить диванные подушки и раскидывать по комнате перья. Маккуили, в котором проснулись темные шотландские инстинкты, отыскал лом и разнес в щепы мебель. А Билл просто как с цепи сорвался – крушил, переворачивал, рвал все подряд. Но я заметил, что кое-какие вещи он откладывал на обеденный стол – и запретил нам их трогать. Это оказались фотографии.

Вероятно, у стариков хозяев была большая семья – повсюду виднелись фотографии молодых людей, свадебных торжеств и, несомненно, внуков. Когда наконец мы разломали все, что смогли, на столе образовалась довольно большая груда фотографий.

– А теперь последний штрих, – сказал Билл. – Мой, личный.

Он запрыгнул на стол, приспустил брюки и на корточках устроился над фотографиями. Совершенно очевидно, он вознамерился на них испражниться – но по заказу такие вещи не делаются, так что мы долго стояли и смотрели, как он гримасничает и тужится. Наконец ему удалось сделать то, что хотел, – прямо на семейные фотографии.

Не могу сказать, сколько прошло времени, но это были критические мгновения в моей жизни. Потому что, пока он кряхтел и ругался, пучил глаза и багровел, пока выдавливал из откляченной задницы длинную колбасину, я пришел в чувство и спросил себя не «Что я здесь делаю?», а – «Почему он это делает? Все разрушение было лишь прелюдией. К этому акту протеста – грязному, животному. Но против чего он протестует? Ведь он даже не знает этих людей. Добро бы еще злился на тех, кто причинил ему какой-нибудь вред. Он что, таким образом протестует против общественного порядка, частной собственности, права на личную жизнь? Нет. Рассудочное начало тут ни при чем, никаким таким принципам он не следует – даже принципам анархии. Насколько я могу судить, – и не будем забывать, что я его сообщник во всем, кроме этого заключительного свинства, – он просто дает выход своей злой природе, в той мере, в какой это позволяют его сильная воля и ущербное воображение. Он одержим, и бес, вселившийся в него, зовется Злом».

От этих размышлений меня оторвал крик Билла, который требовал, чтобы ему дали чем подтереться.

– Подотрись своей рубашкой, свинья вонючая, – сказал Маккуили. – Это в твоем духе.

В комнате завоняло, и мы сразу же вышли, последним – Билл Ансуорт, похожий на шарик, из которого выпустили воздух. Он казался меньше и отвратительнее, но раскаяния в нем не чувствовалось.

Назад к машине мы шли мрачнее тучи. По дороге к дому Ансуортов никто не проронил ни слова, а на следующий день Вуд, Маккуили и я сели на поезд до Торонто. О том, что сделали, мы ни разу больше не вспоминали. И словом не обмолвились.

На долгом обратном пути из Маскоки в Торонто у меня было время поразмышлять, и тогда я принял решение стать юристом. Я был против людей вроде Билла Ансуорта или одержимых подобно ему, против того, чем он был одержим, – что бы это ни было. И я решил, что закон – это наилучший способ бороться с тем, против чего я возражаю.

8

Я был удивлен – и не скажу, что приятно, – когда обнаружил, что влюбился в доктора фон Галлер.