Мантикора (Дептфордская трилогия - 2)

- Если вы не чувствуете, то как же вы узнаете, герой вы или нет?

- Я не хочу быть героем.

- Ах так? Не каждый нравится себе в роли героя своего романа, а когда мы сталкиваемся с таким героем, он чаще всего оказывается пленительным чудовищем, вроде моего дорогого Айзенгрима. Но лишь потому, что вы не вопиющий эгоист, вовсе не обязательно увлекаться современной модной болтовней об антигерое и мини-душе. Мы могли бы назвать это Тенью демократии. Благодаря Тени становится так достохвально, так уютно, правильно и удобно быть духовным пигмеем, искать в прочих пигмеях поддержки и одобрения, великого апофеоза пигмейства. Пигмеи, безусловно, мыслящие... безудержно мыслящие на свой пигмейский манер в пределах зоны безопасности. Но герои все еще существуют. Современный герой - это тот, кто побеждает во внутренней борьбе. С чего вы взяли, что не принадлежите к героям этого рода?

- Вы такой же неудобный собеседник, как и один мой старый знакомый. Он доискивался духовного героизма иным способом. "Господь здесь, и Христос сейчас", - говорил он и требовал жить так, словно это истина.

- Это и есть истина. Но в той же мере справедливо утверждение "Локи здесь, и Один сейчас"*. [Один - верховный бог в скандинавской мифологии; Локи - один из богов скандинавской мифологии, иногда враждующий с другими богами.] Вокруг нас героический мир, он только ждет, чтобы его открыли.

- Но сегодня люди так не живут.

- Кто сказал, что не живут? Некоторые живут. Будьте героем собственного эпоса. А если другие не хотят быть героями, то разве вы виноваты? Одно из величайших заблуждений нашего времени - это вера в то, что Судьба всех уравнивает, что нить ее демократична и всюду одинаково прочна.

- И вы думаете, что я должен отправиться туда один?

- Я не думаю. Я чувствую, что вы по меньшей мере должны рассмотреть такую возможность и не цепляться за Ио, как тонущий моряк за спасжилет.

- Я не знаю, с чего начать.

- Может быть, если бы вы испытали какое-нибудь сильное потрясение, это настроило бы вас на нужный лад.

- Но что?

- Благоговение - очень несовременное мощное чувство. Когда вы в последний раз в чьем-нибудь присутствии испытывали благоговение?

- Бог ты мой, я уж запамятовал, о каком это чувстве речь, что за "благоговение" такое.

- Бедный Дейви! Как же вы оголодали! Настоящий маленький мальчик из работного дома, Оливер Твист духа! Да, пожалуй, вы слишком стары, чтобы начинать.

- Доктор фон Галлер так не думает. Если решу, я могу начать с ней вторую часть анализа. Но что это за вторая часть? Вы не в курсе, Лизл?

- В курсе. Но объяснить это не так-то просто. Это то, что человек переживает... чувствует, если угодно. Это процесс осознания себя человеком. Своего рода перерождение.

- Мне все уши прожужжали об этом в детстве, когда я считал себя христианином. Но я так ничего и не понял.

- Христиане, кажется, все перепутали. Это ни в коей мере не возвращение в материнское чрево. Скорее это возврат в лоно человечества и выход оттуда с более полным пониманием собственной принадлежности к хомо сапиенс.

- Мне это почти ни о чем не говорит.

- По всей видимости. Эта вещь не для мыслителей.

- И тем не менее вы предлагаете мне отправиться в путь одному?

- Не знаю. Теперь я не так уверена, как прежде. Но у вас может получиться. Может быть, какое-нибудь сильное переживание или просто хорошее потрясение наставят вас на нужный путь. А может, вам и слушать меня не стоит.

- Тогда зачем вы столько болтаете, зачем разбрасываетесь такими опасными предложениями?

- Профессия у меня такая. Вы, мыслители, так и напрашиваетесь на хорошенькую встряску.

Эта женщина с ума может свести!

24 дек., ср. и канун Рождества: Худший или лучший день в моей жизни? И то и другое.

Утром Лизл устроила вылазку и настояла, чтобы я составил ей компанию. Вы увидите горы во всей их красе, сказала она; для туристов с их сэндвичами слишком холодно, а для лыжников маловато снега. Так что мы отъехали примерно на полчаса - все время в горку, - добрались до чего-то вроде канатной дороги и в хлипком, раскачивающемся вагончике совершили головокружительное путешествие по воздуху к дальнему отрогу горы. Когда мы наконец ступили на землю, я почувствовал, что мне трудно дышать.

- Мы на высоте примерно семь тысяч футов. Чувствуется? Ничего, скоро привыкнете. Идемте. Я хочу показать вам кое-что.

- Что, разве там другой вид?

- Ленивец! Я хочу вам показать вовсе не вид.

Это была пещера. Большая, очень холодная (как только мы углубились на несколько ярдов и оказались за пределами досягаемости солнечных лучей), но не сырая. Я почти ничего не видел, и хотя это была моя первая пещера, сразу же понял, что пещеры не в моем вкусе. Но Лизл переполнял восторг; судя по всему, эта пещера довольно знаменита с тех пор, как кто-то (имени я не расслышал) неопровержимо доказал в девяностые годы, что здесь жили первобытные люди. Все заостренные кремниевые орудия, куски угля и другие свидетельства были вывезены, но на стенах осталось несколько царапин, которые, кажется, тоже имеют немалое значение, хотя мне и показались не более чем царапинами.