Мантисса

– У вас руки болят?45 Ну, надо было хорошенько подумать, прежде чем разрешить вашей смехотворной докторице использовать ту позу. Вы такой же, как все порнографы. Как только речь заходит об удовольствиях его сиятельства, реальность выбрасывается в окно. – Она пристально смотрит на его губы, потом снова вглядывается ему в глаза. – Ну, чесслово, я начинаю думать, что, когда вы молчите, вы еще отвратительней, чем когда разговариваете. Теперь уже можете говорить. Если уж вы так настаиваете на этом. – Однако, прежде чем он успевает раскрыть рот, она продолжает: – И только в том случае, если вы не считаете, что плотский аспект нашей беседы хоть как-то влияет на мое истинное мнение о вас. Или на мое метафорическое отвращение ко всему тому, что отстаиваете вы и все особи вашего пола, вместе взятые. И не думайте, что я не разглядела кричаще явных маневров, какие вы предпринимали, чтобы заставить меня оказаться в этом положении. – Кольцо ее ног сжимается несколько плотнее, и она спускается чуть ниже. – Все это никакого удовольствия мне не доставляет. Думаю, и вам тоже. Уверена, вы предпочли бы скорее устроить тягуче-нудную дискуссию о параметрах современных нарративных структур.

– Сжалься же наконец! Руки меня и в самом деле скоро совсем доканают!

– Можете опуститься на локти. Не более того.

Он опускается, и лицо его оказывается прямо над ее лицом.

– Очень хочется тебя поцеловать.

– Ну, с этим можно и подождать. Я еще не закончила историю о том, что случилось на той горе. Только я забыла, на чем остановилась.

– На дефлорации. Осуществленной фавном после полудня.

– Они совсем не такие, как обыкновенные мужчины. Они тетрорхидны46, если хотите знать. И могут повторять это снова и снова. Так он и делал.

– И всегда одинаково?

– Конечно нет! Мы прошли весь алфавит от начала и до конца.

– Но ты же только что сказала, что алфавит еще не был…

– Ну, если бы уже был изобретен.

– Двадцать шесть раз?!

– Очнитесь! Мы же в Греции.

– Двадцать четыре?

– Плюс еще несколько дифтонгов.

– Ну, этих я как-то не усматриваю. В данном контексте.

– Куда вам! Дело вот в чем. При всем моем возмущении, гневе и всем прочем, я должна была признать, что он великолепный любовник. С великолепным воображением. Фактически полная противоположность вам.

– Это несправедливо!

– Как вы можете судить? Каждый раз я думала – ну это последний. И каждый раз он умел как-то по-новому возбудить во мне желание. Он заставил меня желать стать похожей на него. Как дикое животное. Это длилось часами… часами и часами. Я совершенно утратила чувство времени. Где-то, начиная от сигмы47, я уже практически ничего не могла, так устала. Но не возражала. Даже была бы счастлива снова начать все с альфы. С ним.

Она умолкает.

– И это все?

– Вы и не слушали вовсе.

– Слушал.

– Вы бы не спросили: «И это все?» – таким явно насмешливым тоном, если бы слушали. Вы бы прощения просили за то, что хоть когда-нибудь осмелились предположить, что ваше собственное ничтожное воображение может идти хоть в какое-то сравнение с таким событием реальной жизни, как это.

Он проводит пальцем по абрису ее губ.

– Ну и феноменальной же девственницей ты, видно, была в свои одиннадцать лет!

– Ну, я же не все свое оливковое масло истратила. Если это вас так интересует.

Он щелкает ее по носу:

– А это уже прямой плагиат из «Carmina Priapea»48.

– Мой собственный уникальный и потрясающе чувственный опыт, если хотите знать, предвосхищает этот затхлый сборник непристойностей по меньшей мере на два тысячелетия.

– Могу вполне поверить тому, что ты лежала на животе.

Она молчит; и чем больше он улыбается, тем больше она не улыбается, если можно так выразиться.

– Вы что, хотите сказать, что все остальное я выдумала?

Он снова насмешливо щелкает ее по носу:

– Ты, как и я, прекрасно знаешь, что сатиры – чистейший миф.

На миг она чуть прищуривает глаза, их и без того темные радужки становятся будто бы еще темнее.

– Ах вот как?

Он все еще улыбается.

– Вот так.

– Вы делаете мне больно. Грудь…

Со вздохом он снова приподнимается над ее телом. Чувствует, как размыкается кольцо ее ног у него за спиной. Она скрещивает на груди руки и пристально на него смотрит. С ней происходит резкая перемена от одного настроения к другому: словно туча надвинулась на солнце. А он все улыбается.

– Обожаю, когда ты притворяешься сердитой.

– Но я и правда сердита.

– Да ладно тебе. Уж и пошутить нельзя.

– Вы хотите сказать, что не верите ни одному слову из того, что я рассказала? Вы это хотите сказать?

– По-моему, мы уже наговорились.

– Я жду ответа.

– Да ладно тебе.

– Мне очень хотелось бы, чтобы вы перестали использовать это дурацкое клише. – На лице ее не видно и следа иронии. – Вы верите или не верите тому, что я только что вам рассказала?

– Аллегорически.

Она мерит его ледяным взглядом:

– Вам нужно, чтобы отныне все было именно так, да?

Он больше не улыбается.

– Не имею ни малейшего представления, о чем ты толкуешь.

– Вам нужна ничем не приукрашенная правда, да?