Мантисса

– Да ладно тебе. Уж и пошутить нельзя.

– Вы хотите сказать, что не верите ни одному слову из того, что я рассказала? Вы это хотите сказать?

– По-моему, мы уже наговорились.

– Я жду ответа.

– Да ладно тебе.

– Мне очень хотелось бы, чтобы вы перестали использовать это дурацкое клише. – На лице ее не видно и следа иронии. – Вы верите или не верите тому, что я только что вам рассказала?

– Аллегорически.

Она мерит его ледяным взглядом.

– Вам нужно, чтобы отныне все было именно так, да?

Он больше не улыбается.

– Не имею ни малейшего представления, о чем ты толкуешь.

– Вам нужна ничем не приукрашенная правда, да?

– Ну, ты же прекрасно знаешь, почему тебе досталась художественная литература. Никакого отношения к невезенью, к вытянутой тобой короткой соломинке это не имеет. Просто ты всегда умела лгать в десятки раз искуснее, чем все твои сестры, вместе взятые.

– Какие еще сестры? Нет у меня никаких сестер.

– О, конечно! И тебя не зовут Эрато, и ты…

– Нет, меня не зовут Эрато! И вы абсолютно правы. Действительно, сатиры – чистейшей воды миф. Действительно, этой гротескной сцены никогда не было. Тем более что в ней были заняты не одно, а два совершенно мифических существа.

Он пристально смотрит вниз – на ее лицо. Она отвечает ему полным ярости взглядом.

– Интересно, что все это должно означать?

– Просто я не позволю всякому эталонно-отвратительному женофобу взять меня на пушку – вот что это должно означать. А еще я скажу вам, что такое современный сатир. Это тот, кто изображает женщину на бумаге, чтобы заставить ее говорить и делать такое, чего ни одна реальная женщина в здравом уме и твердой памяти в жизни не скажет и не сделает.

– Не понимаю, что ты пытаешься…

– Я из кожи вон лезу, чтобы вести себя, как вам этого хочется. Насколько мне это удается без чувства физического отвращения. И вот все, что я в конце концов получаю в виде благодарности: одни насмешки!

– Эрато!

– Да не смеши ты меня! Какая я тебе Эрато! Ее и на свете-то никогда не было. И даже если бы она существовала, ты что думаешь, она приблизилась бы хоть на десять световых лет к этой отвратительной палате, не говоря уж о том, чтобы раздеться и позволить тебе… Ну, чесслово! Ты когда-нибудь повзрослеешь?!

– Тогда кто же ты, по-твоему, черт возьми?

– Откуда мне знать? Просто еще одна из жалких фантастических фигурок, какие твой больной ум создает из ничего. – Она отворачивает лицо, смотрит в сторону. – О господи, у меня одно лишь желание: чтобы ты поскорее уж трахнул меня – и дело с концом! А потом бросил в очередной костер.

Он смотрит на повернутое в профиль лицо на подушке.

– Фантастическим фигуркам не дозволено иметь желаний. Так что могу тянуть с этим столько времени, сколько мне заблагорассудится. Пардон – поправочка. Заколебанного времени.

– Я-то думала, такие, как ты, вымерли вместе с Оттоманской империей.

– А могу еще дольше. Поскольку ты ведь не настоящая.

Она снова сердито смотрит ему в лицо.

– Я кажусь реальной только из-за твоего тошнотворного представления, что по-настоящему совершенно нереальный персонаж, воплощением которого я, как предполагается, являюсь, должен таким казаться. На самом же деле реальная я в этой ситуации избегала бы вообще всякого упоминания об этом деле, и прежде всего потому, что ни за что не оказалась бы в подобной ситуации. Если бы имела возможность выбора. А у нее такой возможности нет. Поскольку она нереальна. – Она приподнимается с подушки и с упреком качает головой. – Просто ты занимаешься тем же, чем и всегда: думаешь, что ловишь ускользающую тему, а на деле – гоняешься за собственным хвостом.

– Ах как смешно! А откуда тебе известно, чем я всегда занимаюсь?

– А я и не знаю.

– Но ты ведь только что…

Она отворачивает лицо.

– Я всего лишь как попугай повторяю слова, которые ты мне подсказываешь. Они – твои. Вовсе не мои.

– Ни хрена себе. – Она по-прежнему полна отвращения и не поворачивает головы. – Ты – всего лишь мои собственные слова? Всего лишь воск в моих руках?

– Я бы сказала – дешевый пластилин. Это больше подходит.

Он на миг задерживает дыхание.

– Что же, ни шепота сердца, ни малейшего признака собственной воли?

– Да я бы ушла из этой комнаты сто лет назад, будь моя воля.

– И я мог бы делать с тобой, что в голову придет, и ты бы так и лежала тут?

– Вот уж нет. – Она презрительно фыркает. – Я же знаю, какой смрадный гарем живет в твоем воображении! Я бы извивалась и дразнилась и подстрекала бы тебя по-всячески.

Он ловит ее на слове:

– Откуда это ты знаешь, какое у меня воображение?

– «Знать» в данных обстоятельствах – просто эпистемологическая бессмыслица.

– Не важно. Ты же это слово употребила.

– Оттого что твое воображение так грубо повторяет себя, достаточно оказаться его жертвой всего на нескольких страницах, чтобы догадаться, как оно всегда работает.

– И ради всего святого, объясни – как это гарем может быть смрадным?

– А ты попробуй поживи в нем. Вместо того чтобы им владеть.

Он пристально смотрит вниз – ей в глаза.

– Я ни одного из этих слов тебе в уста не вкладывал.