Мантисса

Эта несколько неожиданная концовка (или апосиопесис{48}) вызвана предшествовавшим ей движением той, что лежит на постели. При упоминании Венеры Роксби она повернулась и села совершенно прямо. Теперь, скрестив на груди руки, она взирает на мужчину на стуле; губы ее плотно сжаты, глаза тверды, словно обсидиан.

– Ну, теперь вы наконец закончили?

– Да.

– Уверена – ей очень хотелось бы быть старой, заезженной клячей. Тогда, по крайней мере, она могла бы уйти на покой. Куда-нибудь в такое место, где нет – просто не существует – мужчин.

– Но это вряд ли имеет хоть какое-то значение. Ее ведь тоже не существует.

– Я говорю так, опираясь на ваше же допущение.

– Которое сугубо гипотетично – до смешного.

– И сугубо шовинистично – по-мужски.

Он встряхивает головой и принимается рассматривать пальцы на собственной, закинутой на колено ноге.

– Поразительно, что именно ты так говоришь.

– Что я принимаю сторону представительницы моего пола?

– Ведь если бы она существовала и ее здесь не было – это означало бы, что делать всю грязную работу она предоставляет тебе. Именно твоему телу придется подвергнуться грязным домогательствам и сексуальному унижению, удовлетворяя мои желания. А это превращает ее просто в сводню. Нет?

– Я замечаю, что вы весьма типично оставляете без учета всю связанную с ней историческую ситуацию.

– Я вовсе не уверен, что мне нравится тот чисто теоретический элемент, который ты… вы пытаетесь ввести в нашу дискуссию.

– В отличие от вас я – по воле случая – обладаю развитой способностью к состраданию и сочувствию. Я просто ставлю себя на ее экзистенциальное место.

– Если бы оно существовало. – Она возводит очи к потолку. – Ведь нам обоим ясно, что мы ведем совершенно абстрактный и ирреальный диспут. По сути своей подпадающий под ту же категорию, что старый схоластический спор о том, сколько ангелов могут играть в скакалки на острие иглы. – Он разводит ладони: – Слово предоставляется вам.

Она пристально смотрит на него:

– Подозреваю, что вам никогда не приходило в голову, как ужасно было бы занимать место – если бы оно существовало – и выполнять роль и функцию, которые никак не подпадают ни под один из биологических законов. В полном одиночестве. Без помощи извне. Без выходных. Постоянно переодеваться – то так, то этак, меняя обличья. Какая невероятная скука. Однообразие. Сплошное сумасшествие. День за днем подвергаться грубым издевательствам в мозгах самых разных людей, страдать от непонимания, профанации, унижений. И никогда – ни слова благодарности. Никогда…

– Минуточку! А как же насчет…

Она повышает голос:

– Никогда и мысли о ней как личности, только о том, какую бы выгоду из нее извлечь. Никогда никакого сочувствия ее переживаниям. Вечно воображения не хватает, чтобы понять, что она, может быть, просто мечтает о капле нежности и симпатии, что она тоже женщина и в определенных ситуациях, в определенных обстоятельствах и настроении не может обойтись без мужского внимания, без услуг мужского тела – совершенно естественно, как всякая женщина; и, между прочим, это ничего общего не имеет с какими-то там унижениями и… – Она переводит дух. – Но какое все это имеет значение, если его сиятельство, кто бы он ни был, желает иного. Если он желает играть в собственные игры, оставляя ее…

– Да не я же все это начал!

– …рыдать от отчаяния. – Она отворачивается, устремляет взгляд на стену. – Если бы она существовала, разумеется.

Он снова принимается рассматривать пальцы на ноге.

– Так насчет халата. Вы предпочитаете какой-то определенный цвет? И ткань?

– Я вас ненавижу!

– Как насчет зеленого?

– Вам это такое удовольствие доставило бы, правда? У нее хватило наглости возражать против того, чтобы с ней обращались всего лишь как с объектом сексуальных притязаний, так пусть катится. Отбросим ее назад, в ничто, как сношенный башмак.

– Но ты же сама об этом просила, всего минуту назад.

Она яростно взирает на него – миг, другой, потом быстро поворачивается и ложится на бок, спиной к нему, лицом к противоположной стене.

– Ни слова больше не скажу. Ты просто невозможен. – Пять секунд длится молчание. – Ты точно такой же, как все мужчины. Как только этот ваш нелепый клочок плоти между ногами получил свое, тут же стремитесь от нас избавиться поскорее.

– Если бы это соответствовало действительности, я бы уже давным-давно от тебя избавился. Просто ты только что убедила меня, что я могу делать все, что мне заблагорассудится.

– Точно.

– Что «точно»?

– У меня нет никаких прав. Сексуальная эксплуатация несравнима с онтологической{49}. Можешь уничтожить меня через пять строк, если тебе так захочется. Выбросить в мусорную корзину и даже думать обо мне забыть.

– Боюсь, для этого нет ни малейшей возможности.

– Забудешь, забудешь. Как все другие.

– Какие еще другие?

– Что за абсурдный вопрос? – Она бросает на него презрительный взгляд через плечо. – Ты что, хочешь сказать, что я у тебя – первая?

– Н-ну… возможно, что не совсем первая.

– И возможно, что и не последняя?

– Возможно.