Манускрипт египетского мага

Саладин объявил джихад — «священную войну». И вот наступил тот страшный день. С одной стороны — мы, тамплиеры, потом госпитальеры. С нами был наш великий магистр. В это время в тивериадской цитадели томилась в плену у сарацин семья Раймунда Триполийского. Но он считал, что начинать битву против сарацин не следует, условия были не в нашу пользу. С точки зрения военной науки так оно и было. Но наш великий магистр, Жерар де Ридфор, вызвал к себе в шатер меня ночью и сказал, что Раймунд хочет захватить Иерусалимский трон и поэтому уклоняется от битвы. Я был удивлен и попробовал отговорить великого магистра, но тот и слушать не хотел. В день битвы Гвидо вышел из своего шатра в плаще тамплиеров — белый плащ с красным крестом на стороне сердца лежал у него на плечах. Нам ничего не оставалось делать, как последовать за ним.

Ник помолчал, устремив взор в окно, где дождь шел не переставая.

— Трудно представить себе здесь ту адскую жару, которая преследовала нас в Палестине. И мелкую сухую пыль, которая висела все время над землей. Мы продвигались медленно, нас все время беспокоили летучие отряды сарацин. Однажды, когда мы остановились на ночлег, стражники поймали бродившую вокруг лагеря нищую безумную старуху. Решили, что это мусульманская колдунья, которая хочет навести порчу на крестоносцев. Но, видимо, порчу уже давно кто-то навел, — грустно пошутил Ник. — Развели огромный костер и сожгли старуху заживо. Ее дикие крики разносились далеко вокруг. Но это нам не помогло.

На следующий день, а это было 4 июля 1187 года, армии крестоносцев и сарацин сошлись у палестинской деревни Лубил. Жара стояла немилосердная. Пехота отстала, мы гнали лучников вперед, но прорвать ряды сарацин нам не удалось. Битва была жестокая и сарацины одолевали. Мы стали отступать, сарацины преследовали нас. Последнее, что я помню, это сарацин с обнаженной саблей, неожиданно возникший передо мной на огненном арабском жеребце. Я бился с ним насмерть и поверг его наземь, и не моя была вина, что он остался жив. Как мне сказали потом, нас нашли едва живыми, лежащими друг подле друга.

Очнулся я через несколько дней в сарацинском шатре. Я лежал в удобной постели, мои раны были перевязаны и чья-то рука подавала мне освежающее питье. Это был пожилой сарацин, как оказалось, лекарь Саладина.

— Где я? — спросил я, как только сознание вернулось ко мне.

— Ты почетный пленник султана Салах-ад-Дина, да продлит аллах его светлые дни, — был немедленно дан ответ.

Мурашки побежали у меня по коже. Я знал, что Саладин считал рыцарей тамплиеров и госпитальеров злейшими врагами сарацин и велел их убивать и не брать в плен.

— Почему я здесь? — был мой второй вопрос.

— Ты храбро бился с братом султана, Малек-Аделем, и Малек-Адель просил султана о милости — оставить тебя живым. Он тоже лежит в соседнем шатре и тоже пошел на поправку.

Ник замолчал. Картины этого, теперь уже достаточно далекого прошлого проносились в его памяти. Последствием тех тяжелых ран было то, что иногда, восстанавливая в памяти прошлое, он как бы уходил из сегодняшнего мира. И теперь его взгляд остановился. Беатрис знала об этом. Она погладила его руку. Но Ник не возвращался. Он был там, в Палестине, в шатре курдского султана. И воспоминания не отпускали его.

Я попробовал привстать, но силы мои были еще так слабы, что голова закружилась и я вновь откинулся на атласные подушки.

— Це, це, це, нельзя так делать, — засуетился лекарь. — Раны снова откроются и начнется кровотечение. Слава Аллаху, мне удалось спасти тебя, рыцарь, я с таким трудом остановил кровь.

— А что мой соперник, — спросил я, — в каком он состоянии?

— Почти в таком же. Вот я и хожу из одного шатра в другой.

— Он пришел в себя?

— Пришел, пришел. Про тебя спрашивает. Вы так славно убивали друг друга, что теперь стали как кровные братья, — с ехидством сказал лекарь.

Прошло еще несколько дней. Крепкий молодой организм брал свое. Я уже не только самостоятельно садился на постели, но и вставал и, опираясь на плечи немого чернокожего слуги по имени Мевлуд, которого теперь приставил ко мне лекарь для ухода, делал несколько шагов по шатру. Но пока это давалось мне нелегко.

После таких «прогулок» я валился на постель и долго приходил в себя. Лекарь приходил, произносил свое «це, це, це», поил меня какими-то настоями, жгучими и горькими, и оставлял инструкции по уходу чернокожему Мевлуду. Каждое утро мне приносили большую чашу крепкого бульона с требухой. Эта еда, по мнению лекаря, должна была способствовать быстрейшему укреплению костей.

И вот, спустя три недели, проснувшись утром, я вновь почувствовал себя сильным, крепким, как и раньше. Выздоровление произошло как-то скачком, как будто все внутренние силы одновременно воспряли и пробудились к активной жизни.