Манускрипт с улицы Русской

— Когда не хватает сил, — промолвил неожиданно спокойно Сефер Гази, — надо, Ислам, воспользоваться хитростью. Я когда-то показывал тебе каменное изваяние в Ашлама-дере, которое природа будто умышленно создала тебе в назидание. Но ты не послушался... Я еще раз терпеливо объясню тебе, Ислам: правитель должен соединить в себе смелость с хитростью. В противном случае ты лишь воин — тогда бери в руки мечи сражайся, но не берись за руль управления государством.

— Что случилось, Сефер-баба? — спросил ИсламГирей, когда аталик закончил свое пространное наставление.

— Ты должен был бы уже догадаться, что... Если твой враг даже букашка, то считай ее слоном. А Мухаммед все же хан, в его руках власть. Я долго бродил возле ворот сарая, немало денег и терпения стоило мне добиться встречи с Замбулом, которого когда-то купили на кафском рынке за тридцать пиастров. И все-таки встретился с ним, и он устроил мне аудиенцию у великого визиря. А когда уже должна была решиться твоя судьба, чауш Мухаммед-Гирея прискакал с доносом, что ты рассылаешь бунтарские письма по всему Крыму. Пугливый заяц иногда становится львом. Ты раскрыл карты перед трусливым Мухаммедом, и он теперь сожрет тебя. Ты забыл, что пес, который хочет укусить, не оскаливает зубов... Я пытался отрицать, но визирь показал мне письмо, написанное твоей рукой. Сегодня ты ждал не меня, а торговое судно, я знаю. Оно арестовано в Золотом Роге, твоих друзей завтра повесят, а мы с тобой отправимся на остров Родос.

Словно отрубленная, голова Ислама упала на грудь.

— Оттуда никто не возвращается...

— Даже тогда, когда стоишь у эшафота и холодная веревка прикасается к кадыку, — узкие глаза Сефера были ясными, в них не было безнадежности, — даже тогда не говори, что все пропало...

На следующий день Ислам-Гирей и его верный наставник Сефер Гази плыли под охраной двадцати янычар на турецком судне по Эгейскому морю, на юг.

ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ

Беседы с мудрецами необходимы более царям, чем царские милости мудрецам.

Саади

В одну из последних ночей рамазана, перед рассветом, когда правоверные завтракали перед дневным постом, край полной луны закрылся черным полукругом, темное пятно подошло к середине диска, а потом постепенно сползло.

«Что-то случится в султанском дворе, кого-то не станет в Биюк-сарае, — шептали люди, выйдя на улицы Стамбула. — Когда происходит затмение солнца — то султана, а если луны...»

Видел затмение луны и Аззем-паша. Он не был суеверным, но затмение, которое предвещало смерть великому визирю, очень соответствовало обстоятельствам, сложившимся во дворе, — всего можно было ожидать.

На Ибрагима, окруженного охраной и стенами, истощенного вином и гаремными ночами, все чаще и чаще находила мания страха и подозрительности. Иногда он неистовствовал в безумном гневе, которого боялся даже Замбул. Султан искал тогда жертв, и не одна голова постельничьего или чашедержца скатывалась с плеч на пол тут же, в султанских спальнях. После нервных припадков Ибрагим впадал в меланхолию, вызывал к себе великого визиря и принуждал его слушать свои стихи или маньячные планы покорения Руси, Италии, Венгрии. Аззем-паша каждый день ждал безрассудного приказа, которого нельзя будет не выполнить. А тогда, известно, конец. Нур Али давно ждет такого случая.

Великий визирь чувствовал теперь больше, чем когда-либо, жгучую потребность встретиться с кем-нибудь умным, кому мог бы доверить свои мысли и сомнения, кто поддержал бы его и дал совет. В Биюк-сарае такого человека не было.

Однажды тайные агенты донесли о том, что в Стамбуле снова появился меддах Омар: он беседует с людьми, выслушивает их жалобы. Что делать с ним?

Аззем-паша много слышал о меддахе Омаре во времена Амурата. О мудреце, который у стен Багдада разгадал сон бешеного султана и каким-то чудом остался жив, ходили легенды. Великий визирь приказал разыскать Омара и пригласить его в свой дворец на первый день байрама.

Когда сторож, настойчиво барабаня о деревянную доску, известил правоверных об окончании поста, в приемную визиря пришел меддах Омар. С минуту они стояли друг против друга, поразительно похожие, словно близнецы: одинакового роста и возраста, оба седобородые и высоколобые, они отличались только одеждой. Визирь — в белой меховой накидке, Омар — в простом, выцветшем от дождя и солнца бурнусе. Встретились, словно сыновья одной матери, которых разлучила судьба еще в детстве и повела по разным дорогам: одного к власти, другого к народу, одного сделала властелином, второго мудрецом. А на склоне лет свела их снова, чтобы каждый из них рассказал о своем опыте, своей правде.

— Ты просил меня, великий визирь, пусть бог ниспошлет тебе жизнь вечную, чтобы я пришел к тебе, — поклонился меддах Омар. — Что же принудило могущественного властелина, который держит в руках тысячи войск, миллионы народа и государственную печать, обратиться к убогому меддаху, у которого нет ничего, кроме крупицы простой человеческой мудрости, подаренной аллахом?