Mao II

Билл пошел по набережной мимо финиковых пальм, мимо кафе и магазинов. Колотье в боку теперь почти не прекращалось, проникало все глубже. Правый передний сегмент верхней части живота. Он узнавал эту боль все ближе. Иногда даже настигающая впервые боль кажется знакомой. Есть недомогания, за которыми словно бы стоит коллективная история мук. Перенимаешь ощущения у тех, кто испытал их на себе. Чувствуешь связь с прошлым, с какой-то династией сокровенной, вновь и вновь воскресающей боли.

Он прикинул, за какой столик лучше сесть, заказал бренди. Над эспланадой висели гирлянды лампочек; он подумал, что мог бы просидеть здесь весь день, дожидаясь темноты, дожидаясь, пока с моря подует свежий бриз и зажгутся огни, пока вспыхнут цветные лампочки на проводах, натянутых между пальмами, обвивающих ветки. Дождаться и еще посумерничать, в обществе "Ме- таксы" - лекарства, восходящего к благородному девятнадцатому веку, - встретить рассвет, а этак к полудню вернуться сюда и опять сидеть-посиживать в надежде услышать, что паромное сообщение возобновилось.

В глубине души ему не верилось, что он мог бы оказаться среди убитых, пострадавших или пропавших без вести. Он и так уже пострадал и пропал без вести. Что до смерти, то он больше не полагал, что ее причиной станет пуля или любая другая штуковина, изобретенная людьми ради взаимного уничтожения. Это раньше его преследовала мысль, что он погибнет именно так. "Застрелен". Не грабителем, не охотником, не снайпером-маньяком, притаившимся за поворотом шоссе, а каким-нибудь преданным читателем. Иногда его посещало что-то вроде предчувствия, он явственно воображал себе роковую сцену во всей ее неизбежности. Ведь он сам себя обрек на строгое отшельничество - и этот факт непременно подскажет какому-нибудь неприкаянному юнцу идею для его собственной великой миссии. Одни наводят на тебя фотоаппараты, другие - ружья; с точки зрения Билла, разницы почти никакой. Заморыш с розоватыми глазами, сам себя воспитавший, ни братьев, ни сестер (таким он начал представляться Биллу); не видящий вокруг ничего, кроме собственных отражений в полный рост; и вот ему попадается книга, которая заговаривает с ним на опасном и лучезарном языке. Ну, Скотт не из таковских, слишком умен и предприимчив, чтобы поддаться на уговоры духов тьмы; но даже Скотт пришел к нему, как посылка: вывалился из фанерного ящика, жадно хватая ртом воздух, беззастенчиво силясь проглотить все, что только могло остаться после того, как книги прочитаны и слухи собраны. А палец, присланный бандеролью? Какое-то время он его хранил: палец, по-видимому, безымянный, потемневший, точно от мумии; Билл частенько разглядывал его и гадал, что имел в виду отправитель. Но все это быльем поросло; Билла уже оставило предчувствие, будто однажды, выйдя с почты, он увидит, что наперерез ему движется хилый парнишка с лукавой улыбкой, отрепетированной за несколько недель.

Захотелось позвонить этой, увидишь-вмиг- позабудешь, фотографу, поговорить с ее автоответчиком.

Он пошел назад в гостиницу. Нога болела не сильно, левое плечо, ушибленное об афинскую мостовую, почти зажило. Зато другое почему-то стало ныть. Зашел в холл какого-то крупного отеля - купить "Пари геральд", увидел транспарант: "Добро пожаловать на съезд британских ветеринаров". Опять вокруг врачи. В газете пишут: люди тысячами покидают Бейрут, спасаясь от войны. Гробы складывают штабелями у кладбищенских ворот - мертвецов уже некуда девать. Некоторых хоронят за городом - оптом, по два-три тела в одной могиле. Руины разрисованы черепами, воды нигде не достать, крысы растут и жиреют, электроснабжение нарушено.

Билл рассудил, что в Бейруте ему ничего не угрожает. Только изоляция, беспощадная, железная, настоящая, та неподдельная, репетицией которой были все эти годы. Не ходит паром - авось пойдет "ракета", воспарит над морской зыбью и, лавируя, проскочит между снарядами береговых батарей. Нельзя по воде - есть шанс, что откроют аэропорт. Рейс призраков: в салоне, кроме самого Билла, шесть-семь издерганных бейрутцев, беженцев наоборот, возвращающихся к террору.

Выйдя на улицу, Билл попытался вспомнить название своей гостиницы, чтобы спросить кого- нибудь, как туда, черт подери, пройти. Маленькая, дешевая, чуть ли не ночлежка, на приличном расстоянии от этих мачт, качающихся у пристани яхт- клуба. Вот какую жизнь он мог бы прожить: телефон с автоответчиком, простыни из бутика, гоночный шлюп, и милая сердцу женщина, и красная кефаль жарится в яме на углях. Он обратил внимание, что каждый глубокий вдох отзывается болью.