Мао Цзэдун и его наследники

У Мао Цзэдуна есть чрезвычайно любопытное высказывание на этот счет: «Когда китайцы говорят про смерть человека, то называют это „белой радостью“. С одной стороны, похороны, погребение, поминовение усопшего, все скорбят. А с другой стороны, смерть называют „радостью“, благостным событием. И это соответствует диалектике. По-моему, это действительно радостное торжество… Неодобрительно относиться к смерти — значит быть не диалектиком, а метафизиком…»

По-видимому, именно с таким пониманием смерти врага как события радостного, торжественного, праздничного и связаны публичные расправы, которые так часто практикуются в Китае. Расчет, видимо, делается не только на устранение потенциальных противников, но и на создание атмосферы всеобщего торжества толпы по случаю публичной казни врага революции. Уже с 50-х годов масса становится активным соучастником избиений— вначале людей, действительно виновных, а позднее — невинных. Этот метод входит как важный составной элемент маоцзэдуновской «линии масс», а точнее было бы сказать, линии манипулирования массами.

Каков должен быть воспитательный и нравственный результат публичных судилищ? Судилищ, где нет места нормальному разбирательству дела, объективной оценке степени вины, разумному выбору адекватного наказания? Судилищ, где все решается либо усмотрением организаторов, либо спонтанным настроением толпы? «Белая радость»? Идейная консолидация? Трудно ответить на этот вопрос, поскольку мы имеем дело с психологическим феноменом, основанным на особой национальной традиции. Но одно несомненно — жестокость и произвол становятся нормой массового сознания. Среди населения распространяются, как поветрие, озлобление и страх.

Проспер Мериме, который был не только одним из лучших писателей XIX века, но и крупным исследователем социальной психологии, высказал интересное мнение относительно нравственной оценки Варфоломеевской ночи. Он говорил, что суждение об одном и том же поступке должно изменяться соответственно времени и стране. Варфоломеевская ночь была, по его мнению, большим преступлением даже для своего времени, но «массовое избиение в XVI веке совсем не такое же преступление, как избиение в XIX веке» ³.

Но даже и при таком подходе невозможно примириться с варварской практикой публичных покаяний, которые начались еще в Яньани, затем получили широкое распространение в 1951 году, а впоследствии, и особенно в период «культурной революции», стали чуть ли не обыденным явлением в жизни китайского общества. Ведь дело происходит не в XVI, а во второй половине XX века и его организаторы — это люди, претендующие на создание самой гуманной цивилизации — коммунизма!

В полном соответствии со стереотипом механизма «чжэнфына» в 1954 году начались новые гонения на интеллигенцию. По указанию Мао началась кампания против «контрреволюционной группы» Ху Фэна. Ху Фэну — литературному критику, многие годы участвовавшему в движении революционных писателей, а после 1949 года вошедшему в состав руководства Всекитайской ассоциации работников культуры и искусства, — было инкриминировано выступление против принципа партийного руководства литературой и искусством, изложенного в яньаньских выступлениях Мао.

Исход кампании «критики» для Ху Фэна был предрешен: по обвинению в «контрреволюционной деятельности» он был арестован и осужден.

Почти одновременно был дан ход так называемому «делу Гао Гана — Жао Шуши» ⁴. Обсуждение этого «дела» происходило на Всекитайской конференции КПК, состоявшейся в марте 1955 года, на которой помимо 62 членов и кандидатов в члены ЦК КПК присутствовали также 257 партийных руководителей более низкого уровня. Как сообщалось в «Резолюции об антипартийном блоке Гао Гана — Жао Шуши», принятой этой конференцией, еще в феврале 1954 года 4-й пленум ЦК «сделал участникам этой антипартийной группировки серьезное предупреждение, однако, — гневно обличала резолюция, — Гао Ган не только не признал своей вины перед партией, а, наоборот, покончил жизнь самоубийством».

Гао Ган и Жао Шуши были обвинены в «проведении конспиративной деятельности, имеющей целью захват руководства революцией и государством», в выступлении против руководящих членов ЦК. Отмечалось, что Гао Ган будто бы добивался постов «Генерального секретаря или заместителя председателя ЦК партии и премьера Государственного совета».

Но дело было совсем не в этом. Преследование Гао Гана, одного из ведущих лидеров КПК, известного своей твердой интернационалистской позицией, было очевидным проявлением борьбы двух линий в партии, симптомом разногласий внутри руководства КПК, которые касались широкого круга проблем. Не исключено, что Гао Ган настаивал на более последовательном использовании советского опыта управления экономикой, как это делалось в руководимом им Северо-Восточном Китае. Не исключено также, что «дело» Гао Гана, по расчетам Мао, должно было послужить предостережением в отношении других интернационалистов в Коммунистической партии Китая.