Мои мысли возвращаются к тому времени, когда я заинтересовался коммунизмом. Тогда, в конце шестидесятых и начале семидесятых, лакхи, почти миллионы молодых людей приходили к тому же выводу в своем поиске свободы и справедливости. В конце концов, тогда целая треть мира была социалистической и, кроме того, в отсталых странах бушевали левые национально-освободительные движения. Можно с уверенностью сказать, что под властью коммунизма находилась половина всего мира. Но сегодня, всего лишь сорок лет спустя, когда мир проходит через один самых жестоких в истории кризисов, когда пропасть между богатыми и бедными велика как никогда, присутствие коммунистов незначительно. Хотя существуют все условия для этого, коммунистическая идея не может захватить умы молодёжи, рабочих и студентов. Социалистические страны развалились, национально-освободительные движения во многих странах уступили место исламскому сопротивлению и среди миллионов, которые выходят на улицы на Западе, коммунистов лишь горстка. Продолжают существовать несколько коммунистических движений сопротивления, но даже среди них многие погибли, а немногие оставшиеся выживают, преодолевая огромные трудности и сражаясь, прижавшись спиной к стене. Сидя здесь, в тюремной тишине, я начинаю обдумывать серьёзные последствия того, что случилось. Почему произошёл такой опустошительный откат назад? Что случилось с нашими мечтами и надеждами на лучшее будущее? Неужели мы мечтали о том, чтобы увидеть мафиозное правление в первой в истории стране социализма, или князьков-миллиардеров в Китае, не говоря уже о мелкотравчатых правителях Восточной Европы?! Черт с ними, с правителями, но почему массы так легко выбрали свободный рынок перед свободой от нужды? Если нет ясных ответов и решений, коммунисты сегодняшнего дня будут продолжать оставаться страусами, живущими в придуманных ими мирах; но народы пойдут своим путём. Причины неудач, называемые учёными — недостаток демократии и развития производительных сил — ни в коем случае не являются убедительными; неудивительно, что на людей они оказывают мало воздействия. Если ищущие ответы люди не могут найти их в реальной жизни, они вновь будут искать утешения в религии и спиритуализме. Как говорил Маркс, «Религия есть вздох угнетённого существа, сердце бессердечного мира, также как она есть дух бездуховного мира. Это опиум народа». Да, люди ищут духовного убежища от пошло-материалистического консьюмеристского опиума, намного более действенного, чем прежние религии. Разве мы не видим сейчас этот поворот не только среди глубоко отчуждённых средних классов, но и даже среди организованного рабочего класса? Коммунизм, по-видимому, больше не является привлекательной альтернативой для молодёжи, какой он был для нас в 1960—1970‑е годы.
Возвращаясь обратно в мою камеру и проходя через двое железных ворот, я чувствую себя так, как будто я возвращаюсь из райского сада в реальный жестокий мир. Моя затхлая камера возвращает меня к реальности — к воспоминаниям о моём прошлом опыте.
Разные образы появляются перед моими глазами, одни чёткие, другие расплывчатые. Вполне естественно, что первый образ, который приходит ко мне — это образ человека, с которым меня связывают самые длительные и глубокие взаимоотношения, образ моей покойной жены Анурадхи. Такая же весёлая и жизнерадостная, как те маленькие белки, она была откровенной, простой, с очень немногими комплексами, и её реакция на окружающее всегда была такой спонтанной и детской (а не расчётливой и хитрой). По моим впечатлениям, вероятно, её внутренние чувства находились в глубокой гармонии с её внешними реакциями; в результате она была ближе всего к тому, что мы можем назвать свободным человеком.
Этот образ уходит. Потом появляются другие — образы людей, с которыми я общался на протяжении более сорока лет общественной деятельности. Я мог бы разделить их на три категории:
Первая — это люди типа Анурадхи. Многие из них (но не все), это люди племенного происхождения, женщины и далиты, но ими эта категория не ограничивается.
Вторая категория состояла бы из тех, кто принадлежит к другому полюсу. Несмотря на свою преданность [делу], они не смогли расстаться с превалирующей системой ценностей, глубоко укоренившейся в их подсознании, и были вынуждены полагаться на притворство, интриги, увёртки, чтобы добиться признания. Часто они даже сами не сознавали этой дихотомии, когда их внутренние чувства находились в глубоком противоречии с их внешним поведением. В результате они оказывались опутаны множеством комплексов, как звери в клетках зоопарка. В Индии в особенности укоренившаяся кастовая иерархия служит довеском к существующим чувствам классового превосходства, что создаёт плодородную почву для подобных сложностей. Они могут выражаться не в грубом кастеизме, но в форме интеллектуального превосходства, самоуверенности/эгоцентризма, доминирования/авторитаризма, и так далее — выраженное в крайней форме, это можно было бы назвать синдромом Чанакьи[266].