Марафон нежеланий

– Она… она не терпела невнимания. Даже если внимание было основано на ненависти. Особенно если на ненависти. А еще она никогда не могла быть не первой. Все, что после номера один, – ординарность. Она обожала подчеркивать свое превосходство, каждым жестом и действием говоря: «Я лучшая и недостижимая». Она часто готовила рефераты не только по своей теме, но и по другим, наиболее сложным. Чтобы дополнять поверхностные выступления наших одногруппников своими блестящими знаниями по любому вопросу. А если ей не давали высказаться, то она начинала задавать вопросы. Никто ведь обычно не задает вопросы, потому что не слушает чужие выступления, составленные из копипаста «Википедии». Поэтому преподаватели обожали, когда она проявляла инициативу. Как-то раз одна наша одногруппница Оля готовила реферат про Дега. Для Оли это было очень важное выступление, чуть ли не решающее. Она каждый день рассказывала, как тщательно готовится, покупает в букинистических лавках его альбомы. Оля была неглупая, но всегда очень нервничала на выступлениях. Ей приходилось зубрить текст, только так она могла рассказывать. Иначе – заминка, и все… Потом уже не собраться. Ей даже преподаватели старались не задавать вопросов, потому что начинались покраснение, заикание, спотыкание о простые слова – и в конце выступления она со слезами на глазах, на дрожащих ногах, пошатываясь, шла на место, и всем было стыдно, что мы на нее смотрим. В этот раз она рассказывала так уверенно, так легко. Преподаватель решился задать ей простой вопрос (про связь картин Дега с японскими ксилографиями), и Оля связно ответила, даже правильно произнесла фамилии Хокусая и Хиросигэ. Аду это выбесило. И хоть она и выступила действительно блестяще, рассказав про женщин-сюрреалисток, про которых никто из нас не знал, в тот момент она яростно пылала из-за того, что хвалят еще кого-то. Ее тихое, сладковатое «А можно вопрос?» обычно означало, что отвечающего сейчас скинут с пьедестала. Она спросила: «Правда, что Дега ненавидел женщин и поэтому изображал их на своих картинах в таких непривлекательных позах, как будто бы животных в зоопарке на потеху зрителям?»

– Ну, как же, он же красиво рисовал балерин, – ответила Оля.

– Ну да, балерины… Я думала, что ты изучила его творчество глубже. А как же его поздние работы? «Мытье», «Ванна», «После ванны»?

Я понимал, что она тоже подготовилась. Она никогда не интересовалась Дега. Тогда мы уже жили вместе пару месяцев, я наизусть знал все, что она думала об изобразительном искусстве, кино и литературе. О другом мы и не говорили. Импрессионизм Ада воспринимала только как неотъемлемую, но слишком растиражированную часть общей истории. И как бы мне ни было жалко Олю, я все равно смотрел на Аду с восхищением: всегда обоснованное мнение, не похожее на другие; отсутствие страха сказать все в лицо. После занятий я, конечно же, сказал ей, что с Олей можно было бы и промолчать, все равно Ада – лучшая. «Поэтому я и не могла промолчать».

– Как вы расстались?