Марджори в поисках пути

Они посмотрели друг другу в лицо и одновременно разразились смехом. Они смеялись до слез. Маша прикладывала маленький носовой платочек к глазам.

— О Боже, какая же чудесная жизнь, Мардж, если только тебе не отобьют охоту жить или не перережут горло. На каждом шагу — искушение, уверяю тебя. Пошли по магазинам.

После дождя на мокрой солнечной улице было очень холодно. Марджори сказала:

— Как это, должно быть, весело — делать покупки для приданого. Хорошая практика для меня, будем надеяться.

Маша резко отпарировала:

— Мне казалось, что у тебя сегодня миллион дел.

А когда Марджори посмотрела на нее в смущении, она спросила:

— Когда же ты узнаешь себя? Если бы ты покончила с Ноэлем Эрманом, то ты бы стрелой помчалась на репетицию. И тебе было бы наплевать, придет он на свадьбу или нет. Однако же ни одного слова от меня ты больше не услышишь. Я непревзойденный гений в устройстве чьей-нибудь любовной жизни. Такси!

10. Прощальная речь Маши

Отправляясь в Эльдорадо, Марджори необъяснимо нервничала. Ее ладони была влажными, она часто и с трудом глотала воздух, как будто собиралась подняться ввысь на самолете или сдать трудный экзамен в колледже. Когда она вышла на Вест-Энд-авеню, низкие черные облака заволокли все небо, кроме узкой полоски на западе, за Гудзоном, где садилось солнце в унылом желтом сиянии. Странный свет, сырой воздух заставили ее дрожать. Она намеревалась пойти пешком до Эльдорадо, но вместо этого взяла такси.

Она не была в Эльдорадо более двух лет, но краснолицый привратник в алой униформе, заново отделанной золотом, взял ее шляпу и сказал:

— Добрый вечер, мисс Марджори.

Было похоже на сон: идти через роскошное фойе, незнакомкой и гостьей — более того, гостьей Маши Зеленко. Она обрадовалась, что лифтер оказался новым. Марджори была бы совсем выбита из колеи, если бы ее поднимал на свадьбу Маши старый седой друг Фрэнк. Она взглянула на себя в модном зеркале и увидела обеспокоенную молодую женщину, как-то похудевшую, возможно, ставшую красивее, конечно же, намного более рассудительную, чем та девочка, которая в последний раз глядела на нее из этого зеркала.

Лау Михельсон жил в квартире «15Ф». Моргенштерны жили в квартире «17Ф». Марджори знала, каким будет расположение квартиры, где будут поворачивать коридоры, какие окна будут выходить в парк.

Негр-дворецкий в белом мундире открыл дверь, и первым человеком, которого она увидела в квартире, был Ноэль Эрман, прислонившийся к арке гостиной, со сложенными натруди руками, разглядывающий грядущих гостей с чуть заметной улыбкой. Она не была сильно удивлена; он выглядел бледным и усталым. На нем был старый твидовый пиджак, который он часто носил в «Южном ветре».

Ноэль не заметил ее, и она прошла мимо него. Она отдала бобровую шубку прислуге и помчалась по коридору к спальням. Мать Маши в длинном платье, украшенном огромной веткой зеленых орхидей, болтала на повороте коридора с группой гостей. Она протянула Марджори обе руки.

— Дорогая! Так прелестно, что ты пришла. Это Люба Волоно, дорогая, ты знаешь, великая концертная артистка, моя старая, старая подруга. Люба будет играть на церемонии. Люба, это Марджори Морнингстар, актриса. Давнишняя и дражайшая подруга Маши…

Марджори не была уверена, что когда-либо слышала о Любе Волоно, но это имя прозвучало как имя концертной артистки, и женщина определенно выглядела таковой: почти шести футов роста, белолицая, одетая в черное платье до пола, с длинными черными волосами, разделенными, как будто ножом, посередине и заброшенными за плечи. Люба Волоно одарила Марджори маленькой печальной улыбкой. Гости прекратили смотреть на концертную актрису и повернулись к актрисе.

— Где Маша? — спросила Марджори.

— В спальне, первая дверь направо, дорогая. Она будет в восторге увидеть тебя. Ты выглядишь прекрасно…

Когда Марджори повернула ручку закрытой двери в спальню, раздались крики, хихиканье и возгласы: «Нет, нет!»

Она проскользнула внутрь.

— Я не мужчина, расслабься.

Маша стояла в центре комнаты с задранным краем юбки, обнажающим ее толстую ногу, украшенную голубою подвязкой, голое загорелое бедро и большую часть черного пояса. Три девушки тянули что-то на ней и пыхтели вокруг Маши, разговаривая все одновременно. Спальня была заставлена тяжелой резной черной мебелью, большая фотография миссис Михельсон в черной рамке висела на дальней стене. Маша закричала:

— Марджори, ты можешь что-нибудь сделать с проклятой застрявшей «молнией»? Помоги нам. Иначе раввина охватит дрожь, когда я выйду отсюда.

Девушки завизжали.

— Это мои кузины из Сент-Луиса, — сказала Маша. — Они так взволнованы, что не могут помочь. Элен Пакович, Сью Пакович, Патрисия Пакович, Мардж Моргенштерн.

Девушки прекратили дергать Машу, чтобы разглядеть Марджори и прощебетать приветствия. Они различались по возрасту, от восемнадцати до двадцати шести, и все очень походили на Машу, когда она бывала наименее привлекательна. На сестрах колыхались ужасные оборки — розовые, зеленые, желтые.

Марджори подошла к Маше сбоку и вгляделась в кромку юбки, зажатую «молнией».