Мареновая роза

зрелище. Рози подняла руку (свободную, не ту, которой прижимала к животу мокрый комок ночной рубашки) и нерешительно помахала ей. «Уэнди» сделала ответный жест, затем опустила руку и замерла, явно не замечая хлещущего по ней плетью ливня.

Рози миновала широкий мрачный вход в храм и оказалась внутри. Она остановилась, напряженная, готовая в любой момент броситься обратно, если увидит... почувствует... она сама не понимала, что именно. «Уэнди» сказала, что ей не стоит опасаться привидений, но Рози подумала, что женщине в красном легко сохранять хладнокровие; в конце концов, она осталась там, у колонны.

Она догадалась, что внутри теплее, чем снаружи, однако тело ее не ощутило тепла – лишь глубокую морозящую прохладу влажного камня, сырость склепов и мавзолеев, и на секунду ее уверенность поколебалась; ей показалось, что она не сможет заставить себя двинуться дальше по открывшемуся перед ней тенистому проходу между рядами скамеек, заваленному слоем давным-давно засохших осенних листьев. Ей было слишком холодно... и не только потому, что она замерзла. Рози стояла, дрожа и хватая ртом воздух в коротких, похожих на всхлипывания вдохах, изо всех сил прижав к груди окоченевшие руки, и пар тонкими струйками поднимался от ее тела. Кончиком пальца она дотронулась до соска левой груди и совсем не удивилась, обнаружив, что он затвердел, словно каменный.

Лишь мысль о том, что необходимо вернуться назад, к стоящей на вершине холма женщине, заставила ее сделать очередной шаг – она не представляла, как сможет предстать перед Мареновой Розой с пустыми руками. Рози ступила в проход между скамейками, шагая медленно и осторожно, прислушиваясь к далекому плачу ребенка. Казалось, детский голос доносится с расстояния в целые мили, достигая ее слуха благодаря невидимой волшебной линии сообщения. «Иди вниз и принеси мне моего ребенка».

Кэролайн.

Имя, которое она собиралась дать своей дочери, имя, которое Норман выбил из нее, – это имя легко и естественно всплыло в сознании Рози. Груди снова начали слабо покалывать. Она прикоснулась к ним и поморщилась. Кожа реагировала резкой болью на малейшее раздражение.

Глаза ее привыкли к темноте, и она вдруг подумала, что Храм Быка почему-то очень похож на странноватую христианскую церковь – более того, он напоминает Первую методистскую церковь в Обрейвилле, которую она посещала дважды в неделю до тех пор, пока не вышла замуж за Нормана. Там же, в Первой методистской церкви, прошла церемония их бракосочетания, из нее же вынесли тела матери, отца и брата, погибших в результате несчастного случая на дороге. По обеим сторонам от прохода вытянулись ряды старых деревянных скамеек. Задние были перевернуты и наполовину засыпаны мертвыми листьями, издававшими пряный запах корицы. Те, что стояли ближе к алтарю, все еще сохраняли стройность рядов. На них через равные промежутки лежали толстые черные книги, которые запросто могли оказаться «Методистским собранием гимнов и песнопений», с которыми выросла Рози.

Следующее, что привлекло ее внимание, – она тем временем продолжала продвигаться по центральному проходу к алтарю, словно странная обнаженная невеста, – это царивший в храме запах. Под пьянящим гниловатым ароматом листьев, нанесенных ветром через открытый вход за долгие, долгие годы, ощущался иной, менее приятный. Что-то в нем напоминало запах плесени, что-то смахивало на смрад сгнившего мяса, а на самом деле не являлось ни тем, ни другим. Может быть, застарелого пота? Да, возможно. И, похоже, к нему примешивался запах других жидкостей. Почему-то она в первую очередь подумала о сперме. Затем о крови.

Вслед за этим пришло новое, почти безошибочно угадываемое чувство, что за ней наблюдают чьи-то зловещие хищные глаза. Она ощутила, как они внимательно и бесстрастно изучают, ощупывают ее наготу, оценивают, вероятно отмечая каждую впадинку, каждый изгиб, запоминая каждое движение мышц под мокрой скользкой кожей.

«Поговорим начистоту, – казалось, вздохнул храм под гулкий барабанный бой ливня по крыше и шуршание мертвых листьев под ногами. – Мы поговорим с тобой начистоту... но нам не придется беседовать слишком долго, чтобы сказать друг другу все, что нужно. Правда, Рози?»

Она задержалась в передней части храма и взяла на Стоявшей во втором ряду скамейке толстую черную книгу. Рози открыла ее, и в ноздри ударил запах разложения, настолько сильный, что она едва не задохнулась. Картинка на верхней половине страницы, выполненная смелыми черными линиями, никогда не появлялась в сборнике методистских гимнов ее молодости; изображенная на ней женщина стояла на коленях, выполняя fellatio мужчине, ноги которого заканчивались не стопами, а копытами. Лицо мужчины было прорисовано лишь несколькими штрихами; можно сказать, что его практически не существовало, но Рози все же уловила отвратительное сходство... по крайней мере, ей так показалось. Мужчина напоминал первого нормановского напарника Харли Биссингтона, который каждый раз, когда она садилась, не забывал проверить, где заканчивается подол ее платья.