Мареновая роза

Анна встала из-за стола и, обойдя его, приблизилась к Рози; Рози тоже поднялась. И только сейчас, когда разговор практически закончился, ей пришел на ум самый элементарный вопрос:

– Анна, а когда я смогу переехать в новую квартиру?

– Хоть завтра, если захотите.

Анна наклонилась и подняла картину. Она задумчиво посмотрела на слова, написанные углем на обратной стороне полотна, затем повернула ее к себе.

– Вы сказали, она странная, – сказала Рози. – Почему?

Анна ногтем постучала по стеклу.

– Потому что женщина располагается в самом центре, однако изображена спиной к зрителю. Мне такой подход к рисунку, который во всех остальных отношениях выполнен в традиционной манере, представляется весьма оригинальным. – Она бросила искоса взгляд на Рози, а когда заговорила снова, в речи слышалась некоторая неловкость, словно она извинялась. – И здание у подножия холма не вписывается в перспективу, если вы заметили.

– Я знаю. Человек, который продал мне картину, сказал об этом. Мистер Леффертс считает, что автор сделал это намеренно. Иначе, как он утверждает, потеряются какие-то детали.

– Наверное, он прав. – Взгляд Анны задержался на картине еще на несколько секунд. – Все-таки в ней что-то есть, правда? Что-то от штиля.

– Простите? Я не совсем поняла, что вы имеете в виду. Анна рассмеялась.

– Я и сама не понимаю... как бы там ни было, в ней есть нечто, заставляющее меня вспоминать романтические новеллы. Сильные мужчины, страстные женщины, гормональные вихри. Штиль – единственное слово, которое приходит мне в голову, ничего лучшего для описания своих чувств я подобрать не могу. Что-то вроде затишья перед штормом. Может, потому что небо такое? – Она опять повернула картину и посмотрела на надпись углем. – Не это ли в первую очередь привлекло ваше внимание? Ваше собственное имя?

– Нет, – покачала головой Рози. – К тому времени, когда я увидела надпись, я уже знала, что куплю картину. – Она улыбнулась. – Пожалуй, это просто совпадение – из тех, которым нет места в обожаемых вами романтических книгах.

– Понятно. – Однако весь вид Анны свидетельствовал о том, что она совершенно ничего не понимает.

Анна провела подушечкой большого пальца по надписи. Буквы легко размазались.

– Да, – сказала Рози. Неожиданно, без всякой на то причины, она ощутила прилив тревоги. Как будто в этот момент в том другом часовом поясе, где уже начался настоящий вечер, кто-то подумал о ней. – В конце концов, Роуз – довольно распространенное имя, в отличие от Евангелины или, к примеру, Петронеллы.

– Наверное, вы правы. – Анна передала ей полотно. – И все-таки забавно, что название картины выведено углем, согласитесь.

– Почему же?

– Уголь очень легко стирается. Если надпись не защитить – а на вашей картине она не защищена, – она превращается в грязное пятно буквально за считанные дни. «Мареновая Роза». Думаю, это было написано совсем недавно. Но почему? Сама картина выглядит почтенно, ей, должно быть, лет сорок, и я не удивлюсь, если на самом деле она написана восемьдесят или сто лет назад. И в ней есть еще одна странная деталь.

– Какая?

– Отсутствует подпись художника, – сказала Анна.

IV. СИЯЮЩИЙ ЛУЧ

1

Норман покинул родной город в воскресенье, за день до того, как Рози должна была приступить к новой работе... работе, с которой она вряд ли справится. Во всяком случае, ей так казалось. Он уехал автобусом компании «Континентал экспресс», отправлявшимся в одиннадцать ноль пять. Им двигали не мотивы экономии; он поставил перед собой задачу – жизненно важную задачу – проникнуть в мысли, в сознание, в голову Роуз. Норман до сих пор не желал признаться самому себе, насколько сильно потряс его абсолютно неожиданный уход жены. Он старательно убеждал себя в том, что его в первую очередь вывело из себя похищение кредитной карточки – только похищение карточки, и ничего более, – однако в душе понимал, что это не так. Хуже всего то, что у него не возникло ни малейших подозрений. Ни малейшего предчувствия. Даже интуиция не сработала.

В их семейной жизни был продолжительный период, когда он мог похвастаться тем, что знает каждую ее мысль при пробуждении, может с почти стопроцентной уверенностью сказать, что ей снилось ночью. Тот факт, что все разом изменилось, сводил его с ума. Самые сильные страхи – не выраженные словесно, однако не совсем укрывшиеся от глубинного самоанализа – он испытывал, когда думал, что она, возможно, замышляла и планировала побег в течение недель, месяцев, а то и года. Знай он правду о том, как и почему она сбежала (говоря иначе, знай он о единственной капельке крови, которую она обнаружила на пододеяльнике), он, пожалуй, чувствовал бы себя спокойнее. А может, и наоборот, нервничал бы сильнее, чем когда-либо.