Марево

Всѣ поочередно обнимались, и всѣ гурьбой вышли на крыльцо; въ собравшейся толпѣ пронесся говоръ, десятка два знакомыхъ лицъ мелькнуло передъ взволнованными спутниками. Они торопливо усаживались въ телѣгу, откланиваясь провожатымъ; затенькали бубеньчики, загудѣлъ колокольчикъ сначала рѣдко, и пристяжныя закрутивъ шею, ровною рысцой повезли ихъ по улицѣ. Громче и громче частилъ колокольчикъ, трясче подпрыгивала телѣжка, лошади пошли вскачь… Вотъ и почтовая станція пронеслась мимо, потянулось шоссе, городъ плавно уходилъ изъ глаз…. На всѣ стороны зеленѣла даль равнины съ бѣлыми точками хатъ, ручными зеркальцами прудовъ, темными полосками яровъ и рощицъ; высоко, высоко ныряя въ безоблачной синевѣ;, замирала трель жаворонка, перехватываемая гудѣньемъ поддужнаго колокольчика.

— Прощайте степи! заговорилъ Русановъ, обращаясь къ товарищу, задумчиво глядѣвшему назадъ:- два раза наѣзжалъ я сюда, не рука мнѣ здѣсь. По крайней мѣрѣ окрѣпъ, и лиха за собой не оставиль.

Чижиковъ заглянулъ ему въ лицо съ чуть примѣтнымъ удивленіемъ.

— Вамъ странно, что я такъ легко покидаю ихъ, говорилъ Русановъ, словно угадавъ его мысль:- у васъ тутъ жена, дѣти, домъ… Мнѣ нечего жалѣть, пережитое со мной, а то что недавно проснулось, встрѣтимъ на каждомъ шагу… Да, проснулось оно, русское чувство, заваленное, замусоренное, опрокинуло весь наплывъ; ходу проситъ, говорить хочетъ….

Чижиковъ уже слушалъ его съ жадностью.

— Къ чорту напускную хандру! Бодръ и молодъ я, жить хочу, любить… да только теперь и люблю настоящею, живою любовью… И вотъ она вся… — И Русановъ закрылъ на минуту глаза:- какъ живая стоитъ передъ мной!

— Да, освѣжило, перебилъ Чижиковъ, не понявъ Русанова:- постоимъ за себя, сила есть, русскимъ духомъ пахнуло.

VI. Немезида

Нѣсколько дней спустя Русановъ разстался съ Чижиковымъ на варшавской станціи. Ѣдучи городомъ, онъ почти не узнавалъ недавняго поприща террора; тамъ и сямъ по угламъ улицъ стояли дозорцы, дамы смиренно волочили по тротуарамъ цвѣтныя платья; патріоты словно въ воду канули; чаще стали попадаться русскія лица. На торговой площади собирались жители, войска становились по бокамъ пестрыми шпалерами; въ толпѣ раздавалось сдержанное жужжанье нѣсколькихъ сотенъ голосовъ.

Русановъ вспомнилъ своего извощика, и завидѣвъ русскую физіономію, съ бородкой и въ поддевкѣ, обратился съ вопросомъ.

— Мятежника казнятъ, флегматически отвѣтилъ тотъ:- слышь, почты грабилъ, что народу перевѣшалъ: а тамъ какъ накрыли ихъ, забралъ казну, да въ чужіе края тягу хотѣлъ задать; тутъ въ корчмѣ и попался…. Пробраться надо загодя, а то народъ-отъ напретъ и поглядѣть не достанется….

Русановъ замѣшался въ толпу. Скоро потянулась процессія: впереди шелъ ксендзъ со крестомъ, сумрачно оглядывая зрителей; на нимъ двое солдатъ веди подъ руки Езинскаго. Онъ былъ блѣденъ и едва передвигалъ ноги. Взводъ солдатъ съ барабанщикомъ передъ фронтомъ конвоировалъ его до позорнаго столба; на него надѣли бѣлый балахонъ, скрутили руки назадъ и привязали къ столбу. Ксендзъ подошелъ къ нему; Езинскій глянулъ изъ подлобья и отвернулся.

— Отказывается, сообщилъ ксендзъ офицеру.

Непріятное чувство сдавило Русанова при видѣ закутанной фигуры преступника, которому подняли на голову капюшонъ. Шесть человѣкъ вытянулась въ линію, глядя на командующаго. Барабанщикъ ударилъ безостановочную дробь. Зрители замерли въ ожиданіи, почти не слыша рѣзкаго разската барабана, заглушавшаго взводы курковъ. Офицеръ махнулъ платкомъ, бухнулъ оглушительный залпъ, бѣлая масса дрогнула на столбѣ и осѣлась, опустивъ голову. Отвязанный трупъ пошелъ къ землѣ, словно куль муки; солдаты обходили его церемоніальнымъ маршемъ….

— Мученикъ! зарыдала какая-то Полька возлѣ Русанова. Что жь радуйтесь, злобно проговорила она истерически, обращаясь къ Русанову, и колотя себя въ грудь;- кровью вѣдь пахнетъ….

— Нечему радоваться, не о чемъ и жалѣть, холодно отвѣтилъ Русановъ, пробираясь черезъ толпу къ станціи желѣзной дороги. Невдалекѣ отъ дебаркадера ему попался вооруженный отрядъ, сопровождавшій партію мятежниковъ, выселяемыхъ въ дальнія губерніи Россіи. Всѣ они шли межь двумя рядами штыковъ въ сѣрыхъ арестантскихъ зипунахъ, съ холстинными мѣшками на плечахъ. Небольшое число пожилыхъ, непріятно поражавшихъ почти звѣрскими физіономіями, терялось въ живомъ потокѣ цвѣтущихъ, румяныхъ лицъ молодежи, которая замѣтно бодрилась на глазахъ любопытной толпы прохожихъ. За пѣшими потянулись наемные экипажи болѣе зажиточныхъ пановъ и семействъ ихъ. Въ одномъ одиноко сидѣла молодая женщина, показавшаяся знакомою Русанову. Онъ протѣснился къ ней и узналъ Вѣрочку; та быстро опустила вуаль и понурила голову….

"Сколько силъ сгублено, сколько жизни убито!" думалъ Русановъ, грустно глядя на отстававшую толпу: "изъ-за чего? изъ-за призрака, изъ-за марева…."

Онъ не хотѣлъ ни на минуту оставаться въ опальномъ городѣ и взялъ билеты перваго отходившаго поѣзда. На дебаркадерѣ спали въ растяжку, не раздѣваясь, измученные, истомленные тяжелою службой солдаты; кое-гдѣ сновали жиды-факторы, робко предлагавшіе свои услуги.