Марфа окаянная

Войско выступило ранним утром одиннадцатого июля. Со стен Демона смотрели с надеждой на его уход защитники, но недолгой была их радость, поскольку первые отряды князя Верейского начали уже прибывать, вновь окружая городок кольцом осады.

Холмский надеялся расстояние до Шелони в сто вёрст преодолеть за три дневных перехода. Сухая жара по-прежнему не спадала. Однако к воде большей части конницы не велено было приближаться, дабы не обнаруживать перед неприятелем свою численность. Вновь прошли, не встретив сопротивления, через Русу, окончательно разграбленную и сожжённую. Данило Дмитриевич, памятуя о Коростыни, был предельно осторожен, высылал дозорных конников далеко вперёд и сам постоянно находился в передовом полку, первым выслушивая донесения разведчиков. Обозы и пеших воинов прикрывал с тыла Фёдор Давыдович, взяв для этого себе полторы тысячи всадников из боярских сынов. Разъехавшиеся ранее отряды разрозненно догоняли войско, и всё же общее количество ратников едва ли превышало пять тысяч. Холмский нервничал и сдерживал себя, чтобы не разразиться гневными словами в лицо Фёдору Давыдовичу. От псковичей, как он и подозревал, не было ни слуху ни духу.

Вечером тринадцатого июля войско остановилось у сельца Мшага, что на правом берегу Шелони. Ужинали всухомятку. Холмский строго-настрого запретил жечь костры и даже переговариваться в голос, чуть не насильно приказал рано лечь спать. Позвал к себе в шатёр Савелия Коржова, старого тысяцкого, которого знал по Казани ещё, попросил человека толкового в дозор. Хотел было из сынов боярских выбрать, да передумал: в случае если пленят, сразу поймут воеводы новгородские, чьё войско под боком у них.

Коржов назвал сотника Фому Саврасова. Послали за Фомой.

Данило Дмитриевич оглядел его с ног до головы, словно оценивая, и остался доволен: ни к одёже опрятной не придерёшься, ни к ладной фигуре. Глаза умные. Глядит с почтением, но без холопьего угодничества.

— Под Казанью был тож, — замолвил за него слово тысяцкий. — За спинами воев наших не прятался.

Холмский поднялся с невысокой скамьи.

   — В дозор тебя, сотник, посылаю, — обратился он к Саврасову. — И поспешать надобно тебе: ещё до рассвета здесь же передо мной встань. Коль засну, требуй, чтоб будили, серчать не стану. Поедешь вниз по реке до самого устья. Вызнай с осторожностью, есть ли новогородцы тамо, а если есть и двигаются, то в какую сторону. Двоих людей верных с собой возьми. Ежели убьют тебя, другой сюда вернётся, другого убьют — третий воротится. Головой зря не рискуйте, кошками крадитесь, нельзя, чтоб обнаружили вас. Мне живое слово нужно, а не гибель ваша. Всё уразумел? — Саврасов кивнул. — Людей себе наметил?

   — Потаньку Казанского возьму, пожалуй, — сказал Саврасов.

   — Это однорукого-то? — произнёс недоверчиво тысяцкий.

   — У него одна рука ловчей пары моих, — заверил Саврасов.

   — Как знаешь, — согласился Данило Дмитриевич. — Ещё кого?

   — Вдвоём управимся.

   — А ну как не управитесь? Я уверен быть должен. Сотника нового возьми, что под вражий меч бросился, воеводу своего спасая.

Саврасов заколебался.

   — Навыка у него мало. И сердцем Трифонов мягок, врагов щадит.

   — Видал я, как он врагов щадит, — басовито хохотнул Холмский и добавил: — С одним моим поручением справился, справится и с другим. А теперь не время медлить, торопись.

Фома Саврасов поклонился и быстро вышел из шатра.

Спустя полчаса Саврасов, Потанька и Тимофей уже ехали вниз по левому берегу реки. Броней не брали, чтоб невзначай не брякнули в неурочный час. Не взяли и мечей, лишь длинные ножи в кожаных чехлах: вступать в схватку с кем бы то ни было не предполагалось. Впрочем, Потанька был со своей неизменной саблей.

Кони легко бежали по твёрдой земле. Саврасов ехал впереди, прислушиваясь к каждому шороху, хотя до устья было ещё далеко.

Тимофей с Потанькой следовали бок о бок чуть поодаль.

   — Как, говоришь, деревня твоя новая зовётся? — в который раз приставал с расспросами Потанька.

   — Замытье, как великий князь сказал.

   — Ты, значит, не Трифоныч теперя, а Тимофей Замытский. На иные прозвища и отзываться не моги!

Тимофей чувствовал насмешку в словах Потаньки, но не обижался. Он бы с радостью поделился с приятелем нежданной своею вотчиной, но не понимал как.

   — Я-то при чём? — отвечал он виновато. — Ты бы поехал — тебе деревня досталась, Саврасова бы послали — ему. Это уж так удача распорядилась.

   — Удача! — усмехнулся Потанька. — Скажи лучше, с дьяком сторговался. Ты ему — коня татарского, он словечко князю нужное. Эх, конь каков был! Трёх деревень стоил!

   — Что ж себе не выбрал, когда возможность имел?

   — А зачем? Мой конь и теперь лучший в войске. Мне боярин один за него дочь сватал. Прямо замучил уговорами.

   — Чего ж не согласился?

   — Да конюшня не понравилась. Тесновата.

Тимофей не выдержал и прыснул. Засмеялся и Потанька, довольный собственной шуткой.

   — Ну вы там! — прикрикнул на них обернувшийся Саврасов. — Ржут не хуже лошадей! Чтоб ни звука больше!