Маргарита Бургундская

Граф де Валуа, спокойный и высокомерный, по крайне мере – внешне, сидел в том большом кресле, в котором когда-то перед Буриданом сидела Маргарита Бургундская. Не делая ни единого жеста, он не сводил глаз с картины, на которой была изображена Госпожа Красота, разве что левая его рука лежала на рукояти кинжала, а рукой правой он прижимал к себе длинную и мощную боевую шпагу – оружие весьма грозное, когда им действует такой человек, как он.

Буридан сел напротив.

– Монсеньор, – сказал он, – когда я имел честь пленить вас у Монфокона, когда затем отвел вас к виселице, которую ваш добрый друг, первый министр, приказал возвести на этом холме, признайтесь, что вы были в полной моей власти, и что, сохранив вам жизнь, я проявил крайнюю сдержанность. Не так ли?

Губы Валуа растянулись в горькой и пренебрежительной усмешке.

– Вы хитростью и гнусностью, – проговорил он со спокойствием человека, который уверен в том, что и на сей раз с ним не случится ничего страшного, – заманили меня в ловушку, захватив мою персону, которая, будучи персоной человека благородного, персоной представителя королевской фамилии, должна быть для вас вдвойне священна; вы натравили таких же бандитов, как и вы сам, на сопровождавших меня господ, которые до сих пор еще не оправились от полученных тогда ран…

– Они еще легко отделались, – уточнил Бигорн, – так как должны быть не в постели, а в могиле, ввиду того, что сам Варнава…

– Помолчи, Бигорн! – оборвал его Буридан.

– Умолкаю, но, клянусь святым Варнавой: всякий раз, когда у меня чешется язык, вы заставляете меня его проглатывать; когда-нибудь вам придется и вовсе его у меня вырвать…

Валуа продолжал:

– В ту нашу встречу, о которой вы смеете вспоминать, вы совершили сразу несколько преступлений, и тот факт, что меня не убили, ничуть не умаляет вашей вины.

– У вас своеобразный взгляд на жизнь, монсеньор, который свидетельствует о том, что вы – человек великодушный. Оставим это… Когда мы вновь встретились в Пре-о-Клер, то и там, если вы помните, в какой-то момент я мог нанести вам удар рапирой, который, по всей видимости, стал бы для вас последним. Я этого не сделал. Почему? Не знаю. Видите ли, монсеньор граф, нам с вами, судя по всему, суждено было встретиться. Вы оказались на простенькой тропинке моей жизни, вы, который шагаете по широким дорогам, не зная никаких хлопот. Вы ни в чем не нуждаетесь, монсеньор, тогда как я живу более чем скромно. Почему же вы не хотите дать мне жить этой скромной жизнью? Вы богаты, я беден; вы знамениты, я никому не известен; вы могущественны, я слаб; вы являетесь на небосклоне Парижа одной из тех ярких звезд, на которые народ едва осмеливается поднимать глаза, я же здесь – лишь неощутимая песчинка, которую вы можете раздавить ногой, сами о том не догадываясь. У вас ведь всего достаточно, так почему бы вам не оставить мне ту кроху счастья, которой меня одарили скупые небеса?

Голос Буридана прерывался от глубочайшего волнения, мужественная, благородная искренность освещала его худое лицо. Валуа смотрел на Буридана с мрачным пренебрежением. Горделивое сердце вельможи не стучало от сострадания к этому так унижавшемуся перед ним юноше.

– Что вы хотите? – спросил граф грубым голосом.

– А вот что: я хочу, монсеньор, предложить вам мир, честный мир, который я обязуюсь неукоснительно соблюдать.

Валуа расхохотался.

Чем более Буридан делался скромным, чем более искренним становился он в излиянии своих чувств, тем более Валуа, уверенный в том, что юношу переполняет страх, выказывал свое презрение.

– Мир между нами, разбойник! Да ты обещан палачу! Если я что и могу принять с твоей стороны, так это мольбу о моем великодушии.

Буридан сохранял хладнокровие, но по едва заметному сведению бровей Бигорн, который не выпускал хозяина из виду, понял, что в этом ясном, методичном и непоколебимом мозгу зреет буря.

– Как я уже сказал вам, – произнес он, – я всего лишь песчинка; вы же – дядя короля, возможно, завтра и сами – король. Но иногда и песчинки бывает достаточно, чтобы развалить империю: берегитесь, монсеньор, как бы я не стал этой песчинкой! Я предлагаю вам мир. Мы здесь же заключим соглашение. Мы совершим обмен. Я вам пообещаю никогда на вас не нападать; пообещаю не только нейтралитет по отношению к вам, но и уважение, на которое вы имеете право, по крайней мере, в силу вашего происхождения. Я пообещаю вам даже больше, монсеньор: если когда-нибудь вам понадобится моя преданность, если когда-нибудь вам понадобится человек, готовый совершить для вас нечто дерзкое, опасное, невозможное, дайте мне знать, и Буридан охотно рискнет для вас жизнью…

– И в обмен на все эти прекрасные обещания что должен сделать для вас я, молодой человек? – спросил граф с насмешливой улыбкой.

– Ничего, за исключением одной вещи, одной-единственной, которую я вам укажу. Я не прошу ни вашей благосклонности, ни вашей протекции…

– И что же вы просите? – вопросил Валуа с легким удивлением.