Маргарита де Валуа. История женщины, история мифа

Однако в мае 1573 г., когда осада Ла-Рошели затянулась, польский сейм провозгласил Генриха Анжуйского королем. Крайне спешно подписали мир (Булонский эдикт), войска распустили, и принцы вернулись в Париж, где в ближайшие месяцы вся энергия двора уходила на подготовку отъезда Генриха. В августе в Париже приняли польское посольство. В рукописи «Мемуаров» на этом месте лакуна, так что послушаем Брантома: «Когда во Францию прибыли польские послы, чтобы возвестить нашему королю Генриху о его избрании на трон Польши и принести ему клятву верности и повиновения, то после того, как они изъявили почтение королю Карлу, и королеве-матери, и своему королю, они особо и в течение нескольких дней изъявляли его Месье [Алансону], королю и королеве Наварры; в день же, когда они явились для этого к названной королеве Наваррской, она показалась им столь прекрасной, столь великолепно и богато украшенной и наряженной, отмеченной таким величием и грацией, что все обомлели от подобной красоты. И был среди них Лаский, один из главных в посольстве, каковой на моих глазах молвил, отступив назад […]: "Нет, после такой красоты я не желаю более ничего видеть"». Но не только красотой Маргарита покорила мужей Востока. «Когда поляки…прибыли к ней, чтобы выразить свое почтение, епископ Краковский, главный и первый человек среди послов, произнес торжественную речь на латинском языке, адресованную всем присутствующим, так как был мудрым и ученым прелатом. Королева, хорошо поняв и разобрав эту речь, ответила ему настолько выразительно и с таким знанием дела, безо всякой помощи переводчика, что все пришли в большое изумление, а ее голос они [поляки] назвали голосом второй Минервы или богини красноречия»[101].

В начале сентября королева-мать устроила для послов из Польши праздник в Тюильри. Маргарита в тот день появилась в одежде, которая, по словам Брантома, ей особенно шла: «На ней было платье из бледно-злого испанского бархата, в изобилии отделанное тафтой, и шапочка из такого же бархата, так украшенная перьями и драгоценными камнями, что лучше некуда. […] Когда она явилась в Тюильри в таком наряде, VI сказал г-ну де Ронсару, стоявшему подле меня: "Скажите правду, сударь, не находите ли вы, что прекрасная королева в сем облачении представляется подобием красивой утренней зари, каковая занимается перед началом дня, с ее прекрасным белым лицом, в окаймлении алого и ярко-красного? […]" Г-н де Ронсар признал, что так оно и есть; и, использовав таковое сравнение, которое он нашел очень хорошим, он сочинил прекрасный сонет, отдав его мне»[102].

Итак, снова воцарилась атмосфера забав и праздников. Д'Обинье, пытавшийся тогда сделать карьеру при дворе, задумал пьесу под названием «Цирцея», в которой главную роль должна была сыграть Маргарита, но «королева-мать не пожелала оплачивать ее постановку»[103]. Во время праздников приготовления к отъезду продолжали поглощать внимание Екатерины, которая должна была изыскивать деньги на поездку сына. Видя, что у Карла проявляется все больше явных признаков болезни, она также приняла меры, чтобы в случае несчастья наследником французской короны был назначен Генрих — хоть бы он и был королем Польши. Он и сам тревожился, поскольку видел, что некоторые рады его отъезду. Поэтому он предпринял новую попытку обаять сестру: «За несколько месяцев до своего отъезда из Франции он попытался всеми путями заставить забыть меня дурные примеры его неблагодарности и возобновить наши дружеские отношения в той мере, в какой они существовали когда-то, обязывая меня дать соответствующие клятвы и обещания с именем Бога на устах». Маргарита не пишет, какой была ее реакция, но нам сообщает о ней граф де Шеверни. Действительно, как сообщает он, в начале ноября двор тронулся с места, чтобы сопроводить Генриха за французскую границу. Вскоре кортеж остановился: Карл, серьезно больной, не мог ехать дальше Витри. «Король Польши […] продолжил путешествие и доехал до Бламона, лотарингского города, до которого его сопровождали королева, его мать, г-н Алансонский, его брат, королева Наваррская, его сестра, и г-н Лотарингский, и там они расстались; он попрощался с названной королевой-матерью, не без величайшего взаимного сожаления, и с названной королевой Наваррской, каковая в моем присутствии обещала ему сохранять к нему большие дружеские чувства, и я уверен, она так и сделает, если вскоре ее не развлечет что-либо иное»[104]. Шеверни был прав, и доброе согласие между братом и сестрой пока было безупречным, как показывает письмо Маргариты брату в ближайшие недели после его отъезда, где она заверяет, что желает разделить его судьбу, добрую или злую[105].