Маргарита была очень огорчена отъездом матери — это подтверждают несколько свидетельств. Прежде всего, ее собственное, весьма сдержанное: «Мы пребывали в этом счастливом состоянии, пока королева моя мать оставалась в Гаскони». Но прежде всего о ее горе свидетельствует королева-мать: «Я слышала от тех из моих людей, которые отстали от меня, что моя дочь была бесконечно опечалена, заперлась совсем одна в комнате, где навзрыд плакала и сожалела о моем отбытии». Кстати, дочь выразила сожаление матери еще в день отъезда. «Но когда я подумала, — поверяет последняя своей подруге герцогине д'Юзес, — что уже девять с половиной месяцев я не видела короля моего сына, — уверяю Вас, это помогло мне утешиться мыслью, что через месяц я вновь обрету это благо». Что касается короля Наваррского, он не жалел уверений в дружбе и обещаний, что на всех его землях восстановится мир: «Это показывает, что названная моя дочь, очень умело им управлявшая (как ей и следовало), в полной мере оказала эту услугу, как и обещала мне»[236]
.Итак, в этом состоянии духа, уверенная в дочери, если не в зяте, Екатерина и удалилась в Прованс, тогда как молодые суверены направились в По, столицу Беарна. Прежде чем прибыть туда, они ненадолго заехали в Фуа, где «король Наваррский хотел показать дамам охоту на медведей; но эта мысль внушила им столь великий страх, что завлечь в горы их не удалось никакими силами»[237]
. И потому эти мужские ощущения смогли испытать только мужчины. Этот эпизод некоторым образом знаменует резкий поворот в жизни, который для Маргариты произошел с отъездом матери. Действительно, весь год до этого она прожила как череду переговоров, из которых часто выходила победительницей. Переговоры сменялись празднествами, а присутствие рядом с ней немалой части французского двора делало ее жизнь особо приятной. Но отныне ее дипломатическая миссия почти закончилась, друзья и близкие ее покинули, она очутилась при дворе скромных масштабов, где запросто брало вверх окружение короля Наваррского. Соотношение сил переменилось. И вот впервые она стала просто супругой переменчивого и легкомысленного мужчины — он прекращал ее слушать, когда больше в ней не нуждался (что и случилось), его ближайшие помощники пытались его вывести из-под влияния супруги, его влекло к новым любовным связям.В По, где супруги поселились в конце мая, эти дурные предзнаменования переросли в кошмар, хотя Маргарита поначалу и делала хорошую мину при плохой игре, коль скоро Мария де Бурбон, сопровождавшая Екатерину, писала герцогине д'Юзес: «Мы часто получаем вести от королевы Наваррской, которая прекрасно чувствует себя в По и, как обычно, управляет мужем»[238]
. В окружении королевы-матери ожидали, что Маргарита по-прежнему будет оказывать свои добрые услуги, и, несомненно, не теряли надежды, что ей удастся обратить супруга в католичество. Но она вскоре переменила тон. В этой гугенотской вотчине, этой «маленькой Женеве», как она скажет, где католиков преследовала еще Жанна д'Альбре и где их культ был запрещен еще с 1567 г., ей едва позволили слушать мессу в крохотной часовне, поднимая при этом подъемный мост, чтобы ни один житель По не попытался присутствовать на службе. Однако на Троицу несколько горожан проскользнуло туда… Их обнаружил Жак Лалье, сьер Ле Пен, секретарь короля Наваррского, после чего их арестовали и обложили большим штрафом. Оскорбленная королева попросила заступничества у мужа, но «Ле Пен вмешался в наш разговор с мужем, не будучи к нему приглашенным, и, безо всякого уважения к своему господину, не дав ему ответить, взял слово и сказал мне, чтобы я не занимала голову короля моего мужа этим событием, так как, что бы я ему ни говорила, он ничего не станет предпринимать».